В этом разделе сайта мы публикуем Энциклопедию гуманизма.
Очень часто сложные, интеллектуально насыщенные тексты страдают от того, что слова, используемые в них, воспринимаются читателями не совсем так, как этого хотели бы авторы этих текстов. Если авторам удается с читателями побеседовать на тему такого текста, разговор может и не получиться. Автор говорит об одном, а читатели понимают совсем другое. Более того, по-разному воспринимаются одни и те же слова и разными читателями. Поэтому и у самих читателей разговор на одну и ту же тему может не получиться.
Некоторые авторы просто не обращают на это внимания. Их не беспокоит проблема адекватного понимания их текстов. Других авторов эта проблема беспокоит. Добросовестным авторам хотелось бы быть понятыми адекватно. Как им быть?
Если речь идет о сравнительно небольшой статье, в которой автор пытается довести до читателя одну-две важные для него мысли, основные понятия такой статьи ввиду их небольшого количества, можно определить непосредственно в тексте. Если же речь идет о достаточно большом тексте концептуального характера, претендующем на системное изложение концепции, теории, доктрины, идеологии, такой подход становится трудно реализуемым. Чтение большого концептуального текста само по себе тяжелый труд. Если же читатель на каждом шагу вынужден «спотыкаться» об определения, невольно прерывающие плавное течение мыслей, такой труд для многих становится непосильным.
Гуманистический Манифест и Гуманистическая Конституция – именно такие сложные концептуальные тексты. Причем текст Конституции, как текст юридический, имеет вполне определенные каноны изложения, не допускающие внутри себя какие-либо пояснения. Нам, авторам этих текстов, хочется, чтобы они воспринимались достаточно легко и, вместе с тем, адекватно. Единственный способ разрешения этого противоречия – предоставить читателю возможность воспринять каждое важное слово в качестве вполне определенного понятия, обратившись в удобный для читателя момент к специальному разъясняющему тексту.
Таким разъясняющим текстом и является Энциклопедия гуманизма.
Энциклопедию гуманизма нельзя воспринимать как вполне завершенный текст. Предполагается, что вместе с читателями текст энциклопедии будет постоянно пополняться и совершенствоваться. Мы будем делать это обязательно. Но наши возможности ограничены. Мы приглашаем всех заинтересованных читателей принять участие в этой работе. Для этого свои предложения по добавлению статей или совершенствованию статей существующих направляйте администратору сайта. Как это сделать, указано в разделе Контакты.
Оглавление
Всеобщая Декларация Прав Человека
БЕЗОПАСНОСТЬ ГРАЖДАН – возможность беспрепятственно и самостоятельно осуществлять каждым из них свое право.
Ключевым словом в этом определении является слово “самостоятельно”. Естественно-правовая школа давным-давно провозгласила, что существуют естественные, принадлежащие человеку по факту рождения фундаментальные права. Сегодня этот тезис считается общепризнанным. Вместе с тем, человеческая фантазия безгранична и способна изобрести бесчисленное множество “прав”. Очевидно, что не всё, изобретённое человеческой фантазией, достойно называться правом естественным. Сегодня достаточно широко распространено представление о том, что каждая потребность рождает и “право”. Предъявлению таких “прав” нет предела, потому что осуществляются они обычно за чужой счёт. Диапазон такого изобретательства необычайно широк, от права человека на жизнь, до права человека ежедневно на завтрак съедать пирожное. Где внутри этого диапазона проходит граница именно естественных прав, т.е. тех прав, безусловность которых очевидна?
Возможность осуществления каждого конкретного права должно предоставить государство. Такую обязанность государство должно взять на себя публично, то есть, провозгласив в своей правовой системе перечень тех прав, которые оно обязывается обеспечить. Ждать от государства, что оно будет обеспечивать что-то сверх того, бессмысленно. Отсюда вытекает вполне гуманистическая задача – требовать от государства провозглашения всего того, что мы, гуманисты, считаем необходимым обеспечивать. Основополагающий перечень содержится во Всеобщей Декларации Прав Человека.
Определяя именно так БГ, гуманисты предъявляют требование не только к государству, но и к самому человеку. Осуществлять свое право человек должен сам, самостоятельно. Государство должно лишь устранять препятствия, возникающие на пути такого самостоятельного осуществления. Препятствия, лежащие вне, за пределами самого человека.
Например, право на здоровье человек должен осуществлять в первую очередь сам. Если же человек не хочет сам осуществлять этого права – курит, злоупотребляет спиртными напитками, балуется наркотиками и т.п. – обязанность государства по обеспечению такому человеку этой и сопутствующим составляющим его БГ не может не сократиться.
ВЕРА – мысль о незнаемом, полагаемая субъективно истиной.
Вера, безусловно, располагается исключительно в сознании конкретного человека и в этом смысле она всегда субъективна. То, что располагается в сознании человека вполне привычно называть собирательным понятием «мысль». Мыслить может только человек, а не животные, растения или компьютеры, следовательно, и В присуща исключительно людям.
Кроме очевидной религиозной В у людей бывают и другие ее виды, такие как В в судьбу, то есть в то, что с человеком обязательно произойдет то, что с ним должно произойти; В в себя, то есть в то, что человек своими усилиями всегда может добиться положительных для себя результатов; В в прогресс, то есть в то, что завтра всем будет лучше, чем сегодня; В в закономерности, то есть в то, что если вчера солнце взошло на востоке, то и завтра, и всегда солнце будет всходить на востоке, и т.п.
Разные варианты В присущи разным людям, но они от этого перестают быть вариантами, видами именно В.
Важнейший признак В – незнание. Верить в то, что знаешь, глупо, бессмысленно. Верить (или не верить, что, в общем-то, одно и то же) можно только в то, чего ты не знаешь наверняка. Причем не знаешь именно сейчас. Неверно считать, что В это нечто обязательно непознаваемое вообще. Завтра наша В может подтвердиться, опровергнуться или остаться по-прежнему В.
В всегда субъективна. Верит или не верит всегда конкретный субъект и никаких объективных оснований для В ему не нужно.
Для того, чтобы мысль была В, тот, кто верит, должен то, во что он верит, считать истиной. Невозможно представить себе ситуацию, при которой человек думал бы примерно следующее: «Я в это верю, но это, наверное, неправда». Что-то непохоже, что этот человек действительно верит.
Таким образом, субъективность В проявляется через субъективность истины. Для того, кто верит, неважно, что по поводу истинности предмета его В думают другие люди. Ему вполне достаточно, чтобы истинным предмет веры считал он сам.
Без В жизнь человека была бы невыносимой, поэтому право на В вполне гуманистично.
ВЛАСТНЫЙ СУБЪЕКТ – субъект, наделенный властью в отношении подвластных субъектов; субъект, который имеет возможность обеспечить выполнение своего повеления.
Под это определение с одинаковым успехом подходит и президент, и главарь шайки, и отец семейства, и командир воинской части, и т.п. совершенно независимо от того, на чем именно держится их власть. Важно, что их повеления не могут не быть исполнены.
ВЛАСТЬ – право властного субъекта предоставлять и ограничивать внешнюю свободу подвластных субъектов.
К нашему сожалению, природа этого права пока не вскрыта наукой. Пока безусловно можно утверждать только то, что власть есть объективная реальность и что В по-видимому явление полезное.
Когда уже люди (а не “недолюди”) стали жить в обществе, они невольно начали убеждаться в том, что они разные. Один туповат, другой сообразителен, один слабосилен и нерешителен, другой силен и смел, один, младший, ещё почти ничего не знает, другой, проживший долгую жизнь, имеет определённые знания и опыт. Поэтому, в любых коллективных предприятиях первичной общины (постройка пироги, общей хижины, загонная охота, отражение врага) успех оказывается возможным только при единоличном (со стороны одного человека) руководстве общими усилиями. Даже теперь квалифицированные рабочие трудятся под руководством бригадира, инженера. В древности это было тем более необходимо. Возможно, в этих очевидных фактах есть некий важный смысл, которого мы пока не видим. Нам бы очень хотелось, чтобы в процессе дальнейших исследований природа, сущность В обнаружилась в полезности, а может быть, даже и в необходимости объединения усилий отдельных людей, это было бы вполне гуманистично.
Кроме того, мы можем утверждать, что природа В не коренится в каком-либо одном источнике.
Во-первых. Природа В может не опираться на физическое преобладание. Ни судья не оказывает на подсудимого никакого физического воздействия, ни, тем более, Наполеон никак не может “справиться” со своими солдатами. Полумиллионная французская армия, конечно, сильнее Наполеона. Но и судья, и полководец, безусловно, пользуются В.
Во-вторых. Природа В может не опираться на нравственное преобладание. История показывает нам массу примеров, когда люди, обладавшие огромной властью, были одновременно и нравственно ничтожными людьми. Более того, история практически не знает примеров, когда нравственно великие люди обладали бы значительной В.
В-третьих. Природа В может не опираться и на интерес, выгоду подвластных. Ни солдаты Наполеона, каждый из которых может быть убит, ни, тем более, преступник, своими ногами поднимающийся на эшафот, не имеют выгоды от подчинения. То есть, повеление может быть исполнено, в известном смысле, только с их добровольного согласия.
В-четвертых. Природа В может не корениться и в законе или норме. В по отношению к закону по своей природе первична, ибо закон опирается на В, а не наоборот. Трудно представить себе, чтобы природа, источник В, пряталась где-то между страницами свода законов.
Наше определение В максимально широко.
Под это определение с одинаковым успехом подходит В и президента, и главаря шайки, и отца семейства, и командира воинской части, и т.п. Все они пользуются правом предоставлять и ограничивать свободу других людей.
ВНЕШНЯЯ СВОБОДА – свобода (способность, возможность) действовать в обществе в соответствии со своей внутренней свободой тем или иным образом, преследуя те или иные цели.
Достаточно оглянуться вокруг, чтобы убедиться в том, что люди живут не поодиночке. Достаточно заглянуть в историю, чтобы убедиться – так было всегда. Достаточно хоть немного задуматься над этими фактами, чтобы понять – это неспроста.
Тот факт, что человек живет в сообществе с другими людьми, не его каприз и не вывод, к которому он пришел из соображений общественной пользы. Человек по своей природе – как физической, так и духовной – предназначен для жизни в обществе и становится человеком только в результате жизни в обществе.
По своей физической природе человек – звено в цепи смены поколений.
Ограниченность и несамодостаточность отдельного человека толкают его искать опору в обществе, поскольку вне общества, вне взаимодействия с себе подобными ему невозможно сохранить себя. В обществе его личная несамодостаточность возмещается взаимодействием. От других людей он получает то, на что не способен сам, один, а им дает то, в чем нуждаются они.
По своей духовной природе человек в еще большей степени предназначен к жизни среди себе подобных, к жизни в обществе. Душа может развиваться, становиться душой человека только в общении с другой (другими) душами. Человек, лишенный возможности прямого общения с себе подобными, не может пробудиться к духовной жизни, особенно к сложным ее формам: науке, искусству, любым творческим проявлениям.
Более того, сама возможность общения является непреходящей ценностью.
Единственным способом жизни людей является общество. Было бы неправильно пытаться давать оценку этому факту. Люди не объединяются, они уже объединены, они рождаются, будучи объединены узами семьи, расширяющейся до границ клана, а также узами привычек, общего языка, общих нравов, общих воспоминаний, традиций, общего религиозного культа, общих обрядов: общество – это данность. Данность, не зависящая от чьей-то воли. Люди вовсе не объединяются в общество, потому что они так хотят.
Они уже объединены.
И теперь, когда мы постулировали неизбежность сосуществования человека с другими людьми, становится очевидно, что это его стремление не может быть беспредельным.
В отличие от желаний, возникновению и формированию которых никто и ничто не может препятствовать, стремление к хорошей жизни предполагает какие-то действия. На пути осуществления этих действий вполне вероятны препятствия. Эти препятствия могут быть двух принципиально разных видов. Первый вид препятствий – естественные препятствия, никак не связанные с действиями других людей. У человека может появиться желание отправиться в путь. Но на этом пути ему встречается пропасть, перебраться через которую он не может. У человека может появиться желание поиграть в футбол. Но у него нет мяча. У человека может появиться желание поиграть на скрипке. Но он глух.
Очевидно, что эти препятствия вызваны объективными, не зависящими от других людей обстоятельствами. Тем не менее, эти препятствия не дают возможности человеку осуществить свое желание, свое стремление к хорошей жизни, ведь только из достижения и осуществления желаний складывается его хорошая жизнь.
Есть и второй вид препятствий, непосредственно связанных с действиями других людей. Через пропасть, лежащую на пути человека, есть мост. Но этот мост охраняется, и охраняющие его люди могут пропустить человека через него, а могут и не пропустить. Какие-то люди собираются играть в футбол. У них есть мяч, есть площадка для игры и они могут принять человека в игру, а могут и не принять. У человека нет скрипки, а те люди, у которых она есть, не дают ему ею воспользоваться. Эти препятствия зависят от других людей и также могут не дать возможности человеку осуществить свое желание.
Внешняя свобода это и есть свобода действовать в обществе.
Речь идет только о взаимодействии внутренней свободы с препятствиями второго рода. Иными словами, человек обладает ВС в той мере и постольку, в какой мере и поскольку осуществлению его желания, его стремления к хорошей жизни не препятствуют другие люди, то есть, естественные препятствия отношения к ВС не имеют.
Обладателем ВС может быть не только человек, но также юридическое лицо или орган. Лица и органы способны действовать в соответствии со своей внутренней свободой, следовательно, у лица или органа есть возможность выбирать, что ему хотеть, как ему поступить в том или ином случае. На первый взгляд в это логическое построение вкралась какая-то ошибка, неточность. Между тем, никакой ошибки нет. Все лица и органы либо являются людьми (президент, министр, директор и т.п.), либо состоят из людей (правительство, совет директоров, Государственная Дума и т.п.). Люди, составляющие лица и органы, обладая внутренней свободой, могут поступать так или иначе и, в зависимости от их поступков, органы и лица будут действовать тем или иным образом, неперсонифицированные лица и органы также обладают и внутренней, и внешней свободой, поскольку всегда состоят из людей.
Таким образом, существование ВС прямо вытекает из существования общества. Стоит только человеку оказаться изолированным от общества, от всех других людей, тут же понятие его ВС теряет смысл. В некотором роде общество первично по отношению к ВС каждого человека.
Такое суждение дает возможность антигуманистам утверждать, что общество первично и по отношению к самому человеку. Например, “Общество, в котором мы живем и без которого мы не смогли бы жить, обладает всеми правами. Его право неопределенно, поскольку оно не ограничено. Оно не ограничено как в качестве принципа, так и на практике. На основании какого права и с помощью каких средств индивид смог бы ограничить право общества? По какому праву? Человек рождается. Кто наделяет его правом кредитора по отношению к государству? При помощи каких средств? Человек одинок. Что может он предпринять против общества, нарушающего его так называемые права? Протестовать? И только. Общество лишь посмеется над ним. Общество наделено всеми правами прежде всего потому, что оно ими обладает, раз никто их ему не давал; затем еще и потому, что, если бы оно ими и не обладало, на практике все равно было бы точно также, как если бы оно ими обладало”, – говорил Э.Фаге.
Эти рассуждения, пожалуй, были бы справедливы, если бы в них разбирались отношения чего-то огромного и монолитного (общества) и чего-то несоизмеримо маленького и постороннего для этой глыбы. Приверженцы таких рассуждений упускают из виду одну маленькую деталь – каждый человек есть составляющая частица этой глыбы, сплошь состоящей только из таких же частиц, да еще при том и мыслящих частиц. И эта мыслящая частица прекрасно осознает, что “противостоящее” ему общество состоит из таких же как она частиц – людей. В отношениях с “монолитом” – обществом человек может либо подчинить его себе (что очень трудно и удается только единицам), либо подчиниться ему (что совсем не трудно, все вокруг так и поступают), либо погибнуть (что очень неприятно).
Но в отношениях с другими частицами можно договориться.
Вполне можно договориться о том, как именно, по каким правилам соотносить и сопрягать ВС разных людей.
На осознание этой простой вещи у человечества ушли тысячелетия. Сегодня эта мысль не является откровением. Однако, как трудно договориться слабому с сильным, бедному с богатым! “Многие сами по себе слабые, желая избегнуть угнетения со стороны более сильных, чем они, объединяются для установления и соблюдения общими силами правосудия, чтобы, не будучи в состоянии порознь равняться силами с могущественными, одолеть их сообща”, – сказано Г.Гроцием почти четыреста лет назад! Так что, до сих пор сильные договаривались с сильными (и у них это неплохо получалось), а слабые договаривались со слабыми (и у них это получалось куда хуже). Так может быть уже настал момент, когда можно было бы договориться всем?
Мы, гуманисты, просто не можем не поставить себе задачу предложить принцип, на основе которого могли бы договориться именно все, каждый с каждым.
А раз так, определяя ВС, необходимо сделать одно из самых важных основополагающих первоначальных утверждений – утверждение, несомненно имеющее отношение к должному, а не к сущему, утверждение, которое часто в разных видах провозглашается, но еще никогда и нигде не соблюдалось в полной мере -
Все люди имеют равные права на внешнюю свободу.
Может быть, именно это и есть определение справедливости, которое человечество пытается найти, но пока так и не нашло?
Во всяком случае, это один из важнейших гуманистических принципов.
Внутренняя и ВС являются подмножествами множества “свобода”, причем дополнительными по отношению друг к другу, то есть, всё из этого множества, что не внутренняя свобода – есть свобода внешняя и наоборот.
ВНУТРЕННЯЯ СВОБОДА – свобода (способность, возможность) человека самостоятельно выбирать, что ему хотеть.
Центральным понятием гуманизма является человек. Гуманизм не может обойтись без описания существенных характеристик человека, обозначив его как элемент некоего множества – человечества. Важнейшая характеристика человека как раз и связана с тем, насколько человек – элемент, насколько он самостоятелен, обособлен от других элементов – людей и, возможно, еще каких-либо важных сущностей, обособление или необособление от которых определяет его место в мире.
“Человечество представляет из себя множество душевных центров, из которых каждый укрывается таинственным образом за одною, для него центральною и специфически ему служащей вещью, именуемой его телом”, – говорил философ И.А.Ильин. Что касается этой “центральной вещи”, именуемой телом, с интересующей нас точки зрения, все более или менее понятно. Каждое из них обособленно в достаточной степени, чтобы его можно было считать элементом множества. Но в том-то и дело, что эта вещь – специфическая, как это точно подметил И.А.Ильин. Эта вещь существенным образом отличается от других вещей, являясь вместилищем душевного центра, и только вместе они составляют то, что мы называем человеком. Это отличие от всех других вещей связано с присущим человеку сознанием. Когда Спиноза говорит о том, что падающий камень, если бы он обладал сознанием, мог бы думать, что он падает свободно – по собственной воле, мы все-таки понимаем, что он иронизирует, понимаем, как в этом смысле человек отличается от камня. Это отличие обусловлено наличием того душевного центра, о котором говорит И.А.Ильин.
Но сам факт наличия этого душевного центра еще не говорит нам о степени обособленности, самостоятельности каждого человека. Допущение того, что каждый душевный центр связан с каким-то иным, возможно глобальным центром, не может быть ни подтверждено, ни опровергнуто. Нам не дано постичь – плетет или не плетет Клото нить нашей жизни, повелевают ли обстоятельства нашим душевным центром или нам дано подняться над ними и т.п. Спор о наличии или отсутствии свободы воли у человека идет уже не одно столетие еще со времен Сократа. Дань этому спору отдали очень многие великие философы. Детерминизм и индетерминизм, дуализм и экзистенциализм, Лютер и Эразм, А.Шопенгауэр и Ф.Шеллинг, Г.Гегель и Н.Лосский не дали окончательного ответа на этот вопрос. Да они и не могли его дать, так как кроме собственных представлений, собственной убежденности, наконец, собственной веры, философам не на что было опереться. Но мы не можем его обойти. Без ответа на этот вопрос – обладает ли человек свободой воли – гуманизм не может существовать. Более того, он не может существовать без положительного ответа на этот вопрос.
В самом деле, гуманизм, считая каждого человека центром вселенной, настоятельно требует ограничения произвола в поведении людей. Но всякое такое ограничение всегда обращено к сознанию человека, к его сознательной воле. Однако, если причина поступков человека лежит не в нем самом, если у него нет свободы воли, если каждый его поступок кем-то (чем-то) предопределен, тогда никакие требования, обращенные к человеку, к его сознанию, к его разуму, не могут повлиять на его поведение и, следовательно, гуманизм становится бессмысленным.
Если мы отказываем человеку в свободе воли, если признаём, что свобода принятия решений ему не принадлежит, что эти решения определяются извне, не являются продуктом его разума, то гуманизм становится бессмысленным. Если бы воля была не свободна, то предписания разума были бы напрасны; ибо в них содержалось бы или то, к чему воля необходимо стремится или то, чего по природе своей она исполнить не может.
Нам вполне бессмысленным представляется гуманизм стада, улья, муравейника. Основная причина такой бессмысленности определяется тем, что свобода принятия решений лежит где-то вовне отдельного муравья, пчелы, козы. “Под этим названием (муравейник – С.Е.) разумеется всеобщее и согласное соединение живых существ какого-либо вида, основанное на присутствии в них одного общего и безошибочного инстинкта построения общего жилища. Таким инстинктом наделены все живущие обществами животные (муравьи), но его лишен человек; поэтому в то время, как они строят всегда одинаково, повсюду одно и постоянно мирно, человек строит повсюду различное, вечно трансформируется в своих желаниях и понятиях; и едва приступает к построению всеобщего – разойдется в представлениях своих, единичных личностях, и притом со смертельною враждою и ненавистью”, – говорил философ В.В.Розанов. Таким образом, нам совершенно необходимо зафиксировать эту важнейшую гуманистическую характеристику, выделяющую человека из остального мира:
Каждый человек обладает внутренней свободой (свободой воли).
Именно способность желать по предписаниям разума называется волею. Причём, здесь же необходимо отметить, что ВС ничем не ограничена, ибо любое её ограничение может быть только её же собственным актом, действием сознания, душевного центра человека, проявлением его свободной воли.
Более того, способность человека к выбору является не только его, человека, существенной характеристикой, но и является способностью весьма полезной, даже если согласиться с Ф.М.Достоевским в том, что “свобода выбора – страшное бремя человека”. Она является основой многих других весьма полезных его способностей: понимать, судить, думать, различать хорошее и плохое. Все эти и другие способности человека совершенствуются тогда, когда человек делает выбор. Тренировка именно этой способности двигает человека по пути его развития. Отнимите у человека эту способность – осмысление возможности выбора – что специфически человеческое у него останется? Выбор того, что ему хотеть – важнейшее применение способности выбора вообще.
Таким образом, мы постулируем, что все люди чего-нибудь хотят. И теперь самое время проанализировать эту существенную характеристику человека – его желания.
Первая мысль, которая при этом приходит в голову, – а нет ли среди этих желаний чего-нибудь общего, присущего всем людям? Такого, что могло бы полезно охарактеризовать человека. Нет ли каких-то таких желаний, которые присущи всем элементам множества – людям? Т.Гоббс дал свой вариант ответа на этот вопрос. Среди всех претендентов он выделил: “естественную потребность (cupiditas naturalis), в силу которой каждый домогается для себя права собственности на вещи, находящиеся в общем пользовании, и естественный разум, в силу которого каждый стремится избежать насильственной смерти как величайшего из природных несчастий”.
Нам представляется, что в более обобщенном виде мы можем постулировать одно такое желание, действительно присущее всем людям.
Каждый человек хочет жить хорошо.
Это означает, что прежде всего каждый человек хочет жить. Инстинкт самосохранения – самый мощный инстинкт, заложенный в человека. При этом вещь, именуемая телом, хоть и является необходимым условием жизни, она не является определяющей, главенствующей в этом тандеме. Определяющим является тот самый душевный центр (или “сознание”, “разум”, “интеллект” и т.п., как иначе называют этот душевный центр разные авторы), который существенным образом характеризует человека, определяет его как человека. По свидетельству К.Поппера еще Сократ настаивал на том, что “человек – это не кусок плоти, не только тело. В человеке есть большее – божественная искра, разум, а также любовь к истине, доброте, человечности, любовь к красоте и благу. Именно они придают достоинство человеческой жизни. Однако, если я не только “тело”, кто же я тогда? Ты – прежде всего интеллект”.
Прерогативой сознания, интеллекта является вторая составляющая общего желания – хорошо. Именно поэтому, как бы плохо ни было телу, в каких бы нечеловеческих условиях (каторга, концлагерь и т.п.) это тело ни существовало, оно (тело) будет цепляться за любое, самое ужасное существование. Иное дело – ужас существования для самого душевного центра. Чувство вины, чувство гордости, чувство ответственности и т.п. могут толкнуть человека на поступок, не совместимый с существованием тела. Только коллизия между “жить” и “хорошо” (для душевного центра) может заставить человека добровольно отказаться от “жить”. Только если степень “нехорошо”, определяемая самим душевным центром, становится такой, что “хорошо” есть “не жить”, поскольку “жить” недопустимо, невыносимо, “нехорошо” (для душевного центра), человек может добровольно отказаться от “жить”. До тех же пор, пока конкретное “нехорошо” (подлость, предательство и т.п.) совместимо с требованиями душевного центра, человек добровольно не откажется от жизни.
Более того, подавляющее большинство людей расценивает – страшно, больно, голодно, холодно и т.п. – как “нехорошо”, но как “нехорошо” для тела. И как бы “нехорошо” для тела ни было, душевный центр не даст возможности телу прекратить любые нехорошие телесные ощущения ценой самой жизни и при этом будет толкать тело в направлении избавления от такого “нехорошо”, в направлении к “не страшно”, “не больно”, “сытно”, “тепло” и т.п. – т.е. “хорошо”. По утверждению И.Канта, “Быть счастливым – это необходимое желание каждого разумного, но конечного существа и, следовательно, неизбежно определяющее основание его способности желания”.
Теперь настало время определить для себя, где же находится тот центр, который формирует антитезу “хорошо-нехорошо”. Исходя из вышесказанного, мы можем сформулировать тезис:
Только сам человек решает, что для него хорошо.
Из наших предыдущих рассуждений мы можем сделать только такой вывод. Альтернативой такому выводу может служить тезис: понимание того, что хорошо, а что нехорошо поступает человеку откуда-то извне. Но это означало бы, что человек не может самостоятельно выбирать, что ему хотеть, и означало бы отсутствие у человека ВС. Логика этого не допускает. Не допускает этого и гуманистический образ мыслей.
А раз это так, если только сам человек решает, что для него хорошо, значит, он вправе решить, что именно для него сладко – нехорошо и отказаться есть сладкое. Вправе решить, что для него мягко – нехорошо и отказаться спать на мягком. Вправе решить, что для него нестрашно – нехорошо и смотреть фильмы ужасов. Вправе решить, что для него не больно – нехорошо и сознательно причинять себе боль. И т.д. и т.п. Что бы по этому поводу ни думал кто-либо другой. “Никто не имеет права принуждать индивидуума что-либо делать, или что-либо не делать, на том основании, что от этого ему самому было бы лучше, или что от этого он сделался бы счастливее, или наконец, на том основании, что по мнению других людей, поступить известным образом, было бы благороднее и даже похвальнее. Всё это может служить основанием для того, чтобы поучать индивидуума, уговаривать, увещевать, убеждать его, но никак не для того, чтобы принуждать его или делать ему какое-либо возмездие за то, что он поступил не так, как того желали. Только в том случае дозволительно подобное вмешательство, если действия индивидуума причиняют вред кому-либо”, – говорил Д.С.Милль. Таким образом, “сам” означает, что никто не вправе, с позиции “хорошо-нехорошо” для него самого, давать желаниям и действиям человека такую оценку, наличие которой могло бы оправданно ограничить этого человека в достижении им любого “хорошо” при условии, что это “хорошо” касается только его самого. Иными словами, никто не должен препятствовать человеку в его действиях, направленных на достижение им того, что он сознательно считает для себя благом, только на том основании, что кто-то считает, что человек ошибается, и, в действительности, – это для него зло. Это означало бы антигуманистическое отрицание его свободы воли.
Ключевым словом здесь является слово “сознательно”, поскольку единственным легальным основанием для ограничения человека в процессе достижения им его “хорошо” может служить недостаточная степень осознания человеком своих действий. При этом мы должны признать – частичное поражение в правах недопустимо: если мы считаем, что конкретный человек в достаточной мере осознает в отношении каких-либо своих желаний и действий, что это для него хорошо, то он осознает это и в отношении любых других своих желаний и действий. А если мы убеждены, что конкретный человек в отношении какой-то части своих действий не в состоянии осознать, что для него хорошо, у нас нет оснований быть уверенными в том, что он осознает это в отношении всех остальных своих действий. Рассуждая об этом, важно не спутать недостаточную степень осознания с недостаточной информированностью. Главной отличительной чертой человека является его способность рационально мыслить, а способность рационально мыслить есть важнейшая составляющая сознания. Если рационально мыслящий человек собирается совершить опасное действие, не зная о том, что это действие опасно, достаточно проинформировать его о грозящей опасности и его сознание обязательно поможет ему принять верное решение.
Никто не будет отрицать, что до определенного возраста ребенок не в состоянии не только осознавать, что для него хорошо, но не в состоянии осознать что-либо вообще. С другой стороны, опыт показывает нам, что существуют люди, которые по причине своих особенностей, называемых психическими расстройствами, также не в состоянии осознавать, что хорошо, а что плохо даже для их физического, телесного существования. Эти факты убеждают нас в том, что утверждение о том, что только сам человек решает, что для него хорошо, в полной мере относится к людям полностью дееспособным. Очень сложен и многогранен вопрос о том, в каком возрасте человек становится полностью дееспособным, а тем более, вопрос о том, как, по каким критериям, по какой процедуре, в связи с чем решать вопрос о дееспособности или недееспособности взрослого человека. Здесь не место заниматься разрешением этих вопросов. Здесь важно понять одно: если человек дееспособен, в отношении него утверждение: только сам человек решает, что для него хорошо, действует в полном объеме.
Рассмотренные положения ни в коей мере не мешают и не запрещают кому-либо давать оценку действиям и желаниям человека с позиции – а хорошо ли это для кого-либо другого? Более того, наличие в проанализированном всеобщем желании слова “каждый” говорит о том, что любой другой, который также хочет жить хорошо, вправе препятствовать направленным на него действиям по обеспечению для него “хорошо” не так, как это понимает он сам, а как это “хорошо” понимает кто-то другой. Вопрос разрешения возможных коллизий между “хорошо” в понимании разных субъектов хоть и очень важный вопрос, но не имеет прямого отношения к ВС. Однако, “каждый, даже самый обыкновенный человек, как мужчина, так и женщина, имеет несравненно более сильные средства, чем кто-либо, к познанию того, что для него есть благо”, – говорил Д.С.Милль.
ВСЕОБЩАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА это международный рекомендательный правовой акт, рекомендации которого обязательны для всех государств – членов Организации Объединенных Наций.
Всеобщая декларация прав человека принята и провозглашена резолюцией 217 А (III) Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций 10 декабря 1948 года. Всеобщая декларация была поддержана 48 странами из 56. Только страны социалистического блока, ЮАР и Саудовская Аравия воздержались при голосовании, ни одного голоса «против» подано не было.
Декларация была первым официальным международным документом о признании того, что сегодня воспринимается нами как должное: присущих всем людям достоинства и равенства, признании того, что все люди имеют равные права и свободы уже по праву рождения.
Всеобщая Декларация прав человека – это явление, с одной стороны, свидетельствующее о начале некоего нового этапа, а с другой стороны, – это результат очень долгого и сложного пути развития.
В середине ХХ века стало окончательно понятно, что государствам должен быть поставлен предел в их действиях по отношению к каждому отдельному человеку. Представители различных народов мира, образовавшие после Второй Мировой Войны Организацию Объединенных Наций, с горечью и единогласно отметили в Преамбуле: “Пренебрежение и презрение к правам человека привели к варварским актам, которые возмущают совесть человечества”.
Кажется очевидным, что права человека должно защищать, прежде всего, государство, гражданином которого он является. Но в истории человечества достаточно примеров, когда жизнь того или иного государства была построена на бесчеловечных, антигуманных основаниях. В фашистской Германии, по действовавшим в этой стране законам, человека можно было убить только за то, что он принадлежит к “дурной” или “неполноценной” нации. А в нашей стране десятки миллионов людей были уничтожены “во имя торжества коммунистических идей”. Сталинский ГУЛАГ вместе с фашистскими лагерями смерти вошел в число самых страшных трагедий, пережитых человечеством.
Именно размер варварства, с которым столкнулось человечество в середине ХХ века, так сильно возмутил мировое общественное сознание, что мировое сообщество признало необходимым разработать и принять, пусть в форме декларации, пусть в качестве пока всего лишь задачи, к выполнению которой должны стремиться все народы и государства, общий для всех народов и государств документ, который не только не потерял своей актуальности и значимости, но и сегодня представляет собой высочайшее достижение в области разработки и принятия документов о правах человека. Гуманизм Всеобщей декларации прав человека до сих пор ни в каком другом документе не превзойден.
Так что такое права человека? Это инструмент, который позволяет человеку противостоять любым и всяческим видам давления, насилия, делает такое противостояние не только оправданным, но и законным.
Причем, речь идет не только и не столько о физическом насилии, а и обо всех других возможных формах насилия. Ведь насилие – это и когда вас заставляют читать то, что вы не хотите читать. Насилие – это и когда вам навязывают думать то, что вы не хотите думать, когда вас заставляют верить в то, во что вы не хотите верить. Когда вам навязывают правительство, которое вы не уважаете, которому вы не доверяете. Все это разные формы насилия. Права человека – это тот механизм, который не позволяет сильному проглотить слабого, каждого из нас.
Самый сильный это государство – гигантская властная машина с армией, полицией, тюрьмами, перед которой человек всегда слаб, он никогда не сможет противостоять в одиночку государству, если это государство не будет ограничено правом, законом.
Права человека имеют двустороннюю направленность. Права одного это всегда обязанности кого-то другого Права человека ограничивают не только государство, мешают его произволу, это всегда еще и защита от произвола более сильного другого человека.
Права человека не на стороне государства, но и не на стороне человека, хотя и называются права человека. Они позволяют найти ту грань, тот тонкий баланс, который позволяет каждому быть свободным, пользоваться своими свободами, но они же помогают контролировать, чтобы никто, сейчас более сильный, не мог угнетать остальных. В этом смысле права человека есть защита и от произвола государства, чиновника, милиционера, это есть защита и от произвола соседа, который в три часа ночи решил послушать музыку. Зашита от нарушения любых прав, максимально широко провозглашенных в декларации. Права человека это нечто, что позволяет установить равновесие, баланс для того и для другого как в случае общественных отношений (вертикальных), так и в случае межличностных отношений (горизонтальных). Права возникают в тот момент, когда этот баланс установлен, найден, когда они провозглашены.
Именно такой баланс найден и зафиксирован во Всеобщей декларации прав человека.
ГОСУДАРСТВО – это инструмент, при помощи которого общество организует сосуществование своих элементов – людей, то есть провозглашает и обеспечивает им элементы внешней свободы.
Единственным способом жизни людей является общество. Для осуществления всякого способа, в том числе способа жизни людей, нужен инструмент (орудие, механизм, приспособление…). Таким инструментом по обеспечению сосуществования людей и является государство. Г не в смысле синонима термина “страна”, то есть как сочетания территории, власти и населения, и не в смысле “союза людей, образующего единое, постоянное и самостоятельное целое”, а в смысле именно инструмента, при помощи которого общество организует сосуществование своих элементов – людей.
За обозримый исторический период этот инструмент изменялся и развивался так, что результат этого развития – современное Г – трудно отождествить с его примитивными формами так же, как в современном роторном экскаваторе очень трудно разглядеть его прообраз – “палку-копалку” каменного века. С высоты сегодняшнего положения может показаться, что у них нет ничего общего. Ведь у палки-копалки нет огромного количества признаков, объединяющих семейство механизмов-экскаваторов. Но это поверхностный взгляд. Если мы посмотрим в корень, то увидим, что их объединяет главное – то, для чего они предназначены. И то, что экскаватор выполняет их общее предназначение в тысячу, в миллион раз эффективнее, принципиально ничего не меняет.
Такое понимание сущности Г вовсе не является новым. “Если бы люди могли мирно и тихо жить вместе, не объединяясь под властью определённых законов и не образуя государства, то не было бы никакой необходимости ни в правителях, ни в политике, которые созданы лишь для того, чтобы в этом мире охранять одних людей от обмана и насилия других” -, сказано Д. Локком ещё триста лет назад. Кстати, такое (наше) понимание государства в точном смысле использовано в статье 2 и косвенно в статье 18 действующей Конституции РФ. Другое дело, что многое иное, также содержащееся в той же Конституции, противоречит указанным статьям.
Сегодня, в XXI веке, хоть и не принципиально важно, но всё-таки полезно задуматься – когда же родилось государство? С каким, может быть, легендарным событием мы могли бы связать его рождение?
Наиболее распространенная, чтобы не сказать общепризнанная точка зрения заключается в том, что Г родилось тогда, когда общество от родовой, общинной организации перешло к организации классовой. Именно этот переход и знаменует собой рождение Г. “Государство есть ничто иное, как машина для подавления одного класса другим” (К.Маркс). “Государство есть орган господства определённого класса, который не может быть примирён со своим антиподом” (В.И.Ленин).
Если оставить в стороне труднообъяснимые воззрения Т. Гоббса и его последователей о том, что Г возникло прежде общества, мы можем констатировать: современная научная мысль вслед за Ж. Бодэном и Г. Гроцием утверждает, что Г является общественным продуктом и вырастает из общества при достижении им, обществом определенного уровня развития.
Итак, наиболее распространенная точка зрения: исторически первое Г – Г рабовладельческое. Если согласиться с этой точкой зрения, то до появления антагонистических классов – рабов и рабовладельцев – общество обходилось без какого-либо инструмента (орудия, механизма, приспособления…) для организации сосуществования людей.
Люди склонны нарушать нормативные границы внешней свободы. Это объективная реальность. Трудно себе представить, что до появления рабов и рабовладельцев людям не была присуща эта склонность. Скорее наоборот. Так как же они обходились без какого-либо инструмента по преодолению, нейтрализации этой склонности? Или, может быть, у общества всегда было два инструмента – один для организации сосуществования, другой – для подавления одного класса другим? И мы по ошибке называем эти инструменты одним термином – “государство”? Да нет, речь идет об одном и том же. Одна часть этого инструмента, издавая законы, в некоторых из них осуществляла организацию сосуществования (например, рабов – между собой, рабовладельцев – между собой), а в других – осуществляла подавление (например, рабов – рабовладельцами). Другая часть инструмента (суд), разбирая конфликты, иногда при этом осуществляла организацию сосуществования, а иногда – организацию подавления. И т.п.
Следовательно, говоря об инструменте – Г, мы правильно говорим и об одной его функции – организации сосуществования, и о другой его функции – организации подавления. Вопрос в другом – какая из этих функций главная, понятиеобразующая функция. Или же, как это пытаются представить некоторые современные авторы, они находятся в неразрывном единстве?
Да, действительно, с момента появления рабовладельческого строя и по сегодняшний день обе эти функции сопутствуют друг другу. Но достаточно вспомнить, что до его появления, а это весьма значительный исторический срок, функции подавления одного класса другим не существовало, а функция организации сосуществования существовала всегда. Классов не было, и подавлять или обеспечивать господство не было необходимости. Уже одного этого исторически бесспорного факта достаточно для того, чтобы определить, какая из функций является понятиеобразующей, а какая сопутствующей. (Хотя и этот вопрос о подавлении кого-либо кем-либо до возникновения классового общества не так очевиден. Вряд ли действительно до рабовладения никто никого не подавлял. Скорее всего и тогда некоторые группы (касты, элиты, жрецы, богачи и т.п.) властвовали над другими группами (подавляли их). А патриархат – матриархат? Разве это не подавление одной группы другой? Тем не менее, очевидно одно – даже в те стародавние времена сосуществование как-то было организовано).
Но, кроме этого, есть и еще один важный аргумент. За тысячу лет с момента торжества феодализма и по сегодняшний день более 99% времени люди (конкретные люди) жили спокойно от революций, от возмущений по поводу того, что один класс угнетает другой. Каждая такая революция, возмущение захватывала своим воздействием незначительную часть ареала обитания человека и на очень незначительное время. Все остальные части этого ареала во все остальное время жили спокойно. Живут они спокойно и сейчас. “Угнетённые” классы участвуют в управлении Г – механизмом их угнетения. Может быть, все люди чего-то не понимали и не понимают? Может быть, они считают свои страны свободными от угнетения, от несправедливости? Думается, что нет. Не это является главной причиной, почему люди на протяжении тысячелетий и сейчас соглашаются мириться с существовавшими и существующими несправедливостями Г.
Главной причиной такого положения вещей является понимание людьми того, что Г при всём его несовершенстве, при всех его несправедливостях является для них единственным инструментом по организации их собственного сосуществования. И эта его функция является столь ценной (бесценной), что понимание именно этого заставляет их мириться со всеми побочными эффектами, сопутствующими функционированию этого инструмента, например, со всеми случаями излишнего сокращения их внешней свободы. Со временем и по возможности люди стараются от этих побочных эффектов избавляться, в чём, в частности, и состоит общественное развитие.
Более того, если взглянуть на проблему еще шире, можно прийти к выводу о том, что “подавление” – всего лишь частный случай “сосуществования”. Пусть плохой, извращенный, полностью не соответствующий гуманистическим воззрениям, но тоже способ организации сосуществования. Таким образом, функция обеспечения сосуществования поглощает функцию подавления, господства.
А что касается классовой природы Г, то необходимо вспомнить, что сами классы присущи не Г, а обществу. Не было в обществе классов – не было у государства функции их подавления. Не будет в обществе классов – и снова не будет у государства такой функции.
Г – инструмент общества. Но не просто инструмент, которым можно пользоваться, а можно отложить его в угол. Г – это такой инструмент, без которого общество существовать не может. Г и общество в исторических масштабах появились одновременно. Одновременно они и прекратят свое существование. Идея отмирания Г основывается на неправильном понимании его сущности. Сущность Г нельзя связывать ни с принуждением, ни с эксплуатацией, ни с какими-либо подобными, часто действительно сопутствующими функционированию Г обстоятельствами.
Абсолютная, безусловная необходимость существования Г коренится в самой природе человека, говорящей о том, что люди обречены на жизнь сообща и при этом склонны выходить за границы своей внешней свободы. До тех пор, пока человек будет представлять собой общественное существо, склонное выходить за границы своей внешней свободы, без Г обойтись просто не удастся. При таком понимании сути вещей теоретическую возможность отмирания Г можно допустить только в двух случаях. Во-первых, в случае, если люди захотят и научатся жить по отдельности, не вступая в контакт друг с другом, то есть не образуя общества. Во-вторых, в случае, если природа человека так усовершенствуется, что не останется людей, склонных выходить за границы своей внешней свободы, то есть все люди станут безгрешными ангелами. Реализация обоих этих условий настолько маловероятна, настолько отдалена по времени от сегодняшнего дня, что мы уверенно можем повторить: Г существует и будет существовать ещё очень долго, до тех пор, пока существуют люди.
Мы знаем множество видов общественных животных. Инструментом организации их сосуществования является “право сильного”. Самый сильный всегда прав, а остальные это признают! Когда он перестает быть самым сильным, он сразу становится неправ.
Представим такую идеализированную картину появления человека, общества, государства: в момент, когда два наших доисторических предка, одновременно ухватившись за один банан, не стали силой выяснять, кому же он достанется, а обратились к третьему с просьбой разрешить эту их проблему или, еще лучше, поделили его тем или иным способом, показавшимся им обоим справедливым (то есть достигли консенсуса) они из недочеловеков стали людьми, составили первое человеческое общество и изобрели инструмент своего сосуществования – Г.
С тех незапамятных доисторических времен общественная жизнь, а с нею и функции Г многократно усложнились, но главное – то, что делает государство государством, ничуть не изменилось. По-прежнему существует только два способа организации сосуществования. Первый – поручение решения вопросов конкретному лицу или органу – вождю, совету старейшин, оракулу, монарху, парламенту, президенту… Второй – самостоятельное решение вопросов путем договаривания. Договариваясь, пока не согласятся все, кого касается решение вопроса, или пока не договорится большинство из них. Если к этой конструкции добавить некий элемент (элементы), которому поручается обеспечение исполнения принятых первым или вторым способом решений, мы получим схему, эскиз любого Г.
Единственная полезная гуманистическая функция Г – организация сосуществования людей.
К огромному сожалению всех нас – людей, живущих на земле, этой своей гуманистической функцией Г никогда не исчерпывается, не ограничивается. Даже молоток иногда попадает по пальцу вместо гвоздя. Что уж говорить о таком сложном инструменте, как современное Г. Да и за весь известный нам исторический период этот инструмент никогда не был только инструментом. Ему всегда удавалось (и сейчас удается) присваивать себе и другие, не гуманистические функции – побочные проявления его полезного функционирования. И это неизбежно вытекает из роковой особенности этого инструмента: он состоит из людей – мыслящих субъектов, и, следовательно, склонность людей выходить за пределы своей нормативной внешней свободы проявляется и здесь.
Вряд ли кто-нибудь сегодня решится оспаривать тезис о том, что всякое существующее Г требует совершенствования, может быть усовершенствовано. У такого совершенствования есть два принципиально разных направления. Первое – совершенствование функций, осуществляемых Г. Второе – совершенствование эффективности исполнения Г этих функций. Очевидно, что первое направление главное, а второе – подчиненное. Глупо доводить до совершенства осуществление не нужных (а тем более вредных) функций.
Понимая, что оспаривать тезис о необходимости совершенствования не мудро и опасно, Г всегда охотно само соглашается совершенствовать свою эффективность и никогда – функциональность. Заставить его совершенствоваться в главном направлении можно только ценой огромных усилий и жертв с нашей, человеческой стороны. “Политические машины долее всяких других сохраняют приданное им движение и медленнее всех перестраивают свой ход”, – давным-давно сказал Ч.Беккариа.
Так же, как естественное право задает нам идеал, направление совершенствования права позитивного, должен быть задан гуманистический идеал, направление совершенствования Г, должно быть задано предвидимое, желаемое и осуществимое состояние вещей и людей, составляющих Г. То есть цель. И этой целью не может быть названа организация сосуществования. Сосуществование может быть совершенно разным. Сосуществование царя и подданного, раба и рабовладельца, рабочего и колхозника и т.п. кардинально различаются и, следовательно, организованы должны быть по-разному. Мы уже говорили, что и подавление есть частный случай организации сосуществования. Формулируя цель существования государства, мы, конечно же, оказываемся в области должного, а не сущего. Формулируя это должное, мы делаем один из важнейших выборов, от которого зависит качество нашего сосуществования.
Единственной целью существования (функционирования) Г гуманизм признает обеспечение безопасности граждан.
“Конечная его (государства) цель заключается не в том, чтобы господствовать и держать людей в страхе, подчиняя их власти другого, но, наоборот, в том, чтобы каждого освободить от страха, дабы он жил в безопасности, насколько это возможно, то есть, дабы он наилучшим образом удерживал свое естественное право на существование и деятельность без вреда себе и другому”. Трудно не согласиться с этими словами Б.Спинозы.
Несмотря на то, что ещё со времён Великой французской революции, провозгласившей в Декларации 1789 года, что свобода, собственность, безопасность, сопротивление угнетению принадлежат к числу основных и неотъемлемых прав человека, безопасность понималась и понимается очень по-разному и поэтому понятию “безопасность” необходимо дать гуманистическое определение:
Безопасность граждан – возможность беспрепятственно и самостоятельно осуществлять каждым из них свое право.
Ключевым словом в этом определении является слово “самостоятельно”.
Гуманизм предполагает, что Г ничего не должно делать за человека. Каждый человек должен сам изо всех сил трудиться для достижения своего блага, своего «хорошо». А Г должно всего лишь обеспечивать возможность такого эффективного труда каждого человека. Тот, кто не хочет сам трудиться для достижения своего блага, не вправе требовать этого от инструмента – государства.
ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО – совокупность граждан страны, объединившихся в группы и совместно действующих для достижения общей для каждой такой группы цели.
Словосочетание «гражданское общество» довольно часто встречается в публицистических текстах. Анализ этих текстов показывает, что употребляющие это словосочетание авторы обычно представляют ГО как нечто позитивное, как нечто такое, чего в одних странах больше и это хорошо, а в других меньше и это плохо, как нечто такое, чего российскому обществу недостает. Однако, что именно эти авторы подразумевают под этим словосочетанием, какое понятие, или хотя бы представление они обозначают этим термином, понять никак не удается.
Начнем с этимологии. Разумно предположить, что ГО это общество граждан. Но только граждан не в смысле людей, имеющих гражданство данной страны, а в смысле людей, проявляющих свою гражданскую позицию, участвующих в общественной жизни, не идиотов. Человек, участвующий в совместной с другими деятельности – гражданин, не участвующий – идиот. Так говорили древние греки. Таким образом, участие в общественной жизни – это основополагающий признак людей, составляющих ГО. Следующим шагом в нашем рассуждении должно стать установление, определение того, что есть такое участие в общественной жизни.
Общественная жизнь разнообразна. Попробуем описать ее границы максимально широко и при этом достаточно точно. Настолько точно, чтобы любое проявление жизни мы точно могли отнести либо к элементам общественной жизни, либо к элементам не общественной жизни. Самый простой способ такой работы – откидывать то, что не является, с нашей точки зрения, проявлением общественной жизни. Прежде всего, нужно откинуть элементы жизни государственной. Разгоняющий демонстрацию отряд милиции, или идущий в атаку взвод солдат, конечно же, в этих действиях не проявляет жизнь общественную. С другой стороны, бригада наемных работников, роющая котлован, вроде бы тоже занимается не общественной деятельностью, а просто работой. Что бы ни делал отдельный человек, не взаимодействующий в процессе своей деятельности с другими людьми, это тоже нельзя назвать проявлением жизни общественной. Само слово «общественный», безусловно, предполагает некую социальность, соучастие в чем-то с другими людьми.
Что же остается на долю жизни общественной? Давайте попробуем сформулировать.
Любая группа из двух и более человек, самостоятельно объединившихся и совместно действующих для достижения общей для них цели, представляет собой элементарную ячейку ГО.
Что-то в этом утверждении понятно сразу, из смысла содержащихся в нем слов, что-то требует разъяснения. Что такое «группа из двух и более человек», «объединившаяся», «действующая», пожалуй, уже понятно. А вот что такое «совместно», «самостоятельно» и «общая цель», наверное, требует разъяснения.
«Совместная деятельность» – важнейший родовой признак рассматриваемого понятия. Только действуя вместе, сообща люди могут составить ячейку ГО. Это не значит, что все они должны делать одно и то же, однако, деятельность каждого должна быть направлена на общее дело. Если, например, группа людей решила построить колодец, то и тот, кто рубит деревья для сруба, и тот, кто кует подъемный ворот, и тот, кто копает яму… все они действуют совместно, равноправно сотрудничают.
Способов объединения для «совместной» деятельности может быть только три: принуждение, коммерческая сделка, добровольное сотрудничество. Ни принуждение, ни коммерческая сделка не могут породить ячейку ГО. Из всех возможных способов в качестве системообразующего признака мы можем принять только добровольную совместную деятельность.
«Самостоятельно объединившихся» в данном случае означает, что люди объединились в ячейку ГО не только абсолютно добровольно, но при этом не плыли по течению, а целенаправленно двигались к объединению. Каждый стремился, совершал хоть какие-то добровольные, но вполне осознанные действия для того, чтобы оказаться объединенным со всеми другими членами этой ячейки ГО.
И, наконец, «общая цель». Здесь необходимо обратить внимание на разницу между общей целью и целью одинаковой. Проще всего понять эту разницу на примере. У двух боксеров на ринге цели абсолютно одинаковые – победить противника, но это никак не может быть их общей целью. Для достижения этой одинаковой цели они никак не могут действовать сообща, каждый действует самостоятельно, преодолевая сопротивление другого. Правда, два человека на ринге могут иметь и общую цель, но тогда они не боксеры, а артисты. Тогда их общая цель – получить деньги за выступление. Кто именно «победит», они определяют заранее и у каждого по отдельности нет одинаковой цели победить другого.
Получается, что всегда надо различать индивидуальные цели членов группы и общую цель для всех членов этой группы. Индивидуальные цели у членов группы могут отличаться, а могут и совпадать, то есть быть одинаковыми. Если у людей в какой-то группе одинаковые цели, то они могут конкурировать за ее достижение (выигрывает сильнейший!). Их «общим делом» становится борьба друг с другом за достижение цели. В этой ситуации работают механизмы конкуренции, свойственные рыночным отношениям, и ни о каком гражданском обществе речи быть не может. Но одинаковые цели у людей могут не носить конкурентного характера, тогда такие одинаковые цели могут стать общей целью.
Надо научиться различать одинаковые цели как благо для всех участников группы и одинаковые цели – как благо только для одного (каждого участника группы). В первом случае «победа» (достигнутая цель) достается всем, во втором – только одному. Наверное, именно этот критерий дает нам понимание сущности совместной деятельности как гражданской, позволяет ее отличить от совместной деятельности, основанной на конкуренции. Интересно, что здесь прекрасно работает институциональная теория об общественном и частном благе! Общественное благо обладает свойствами неконкурентоспособности (потребители не конкурируют между собой за потребление блага и потребление его одним человеком не уменьшает потребления другого) и неисключаемости (потребление благ одним индивидом не исключает из потребления других индивидов), в отличие от частных благ.
Если сквозь эту призму рассмотреть выборный процесс, то получаются интересные выводы. Если в округе 5 кандидатов борются за один депутатский мандат, то их можно сравнить с бегунами, которые борются за победу на дистанции. И там, и там – побеждает только один. И в эту борьбу включаются избиратели, которые своими голосами (своими действиями) также «воюют» друг с другом (за своего кандидата). Получается, что такая модель – «политической конкуренции» – почти не пахнет гражданским обществом.
А если избиратели объединяются друг с другом, имея общую цель – направить в представительный орган власти своего представителя, ситуация меняется. Такая совместная деятельность избирателей имеет все черты гражданской деятельности. Вывод: при переходе от одномандатных округов к многомандатным округам (где в большей мерей реализован принцип «направления» представителей, а не борьбы за единственный мандат), мы объективно увеличиваем количество гражданского общества (гражданских отношений) в стране. А это – хорошо!
При таком понимании ячейки ГО их разнообразие оказывается очень большим, такое определение охватывает очень широкий пласт общественной жизни. Давайте попробуем его структурировать.
Начнем с привычного контекста, с жизни общественно-политической.
Граждане (в обоих смыслах) имеют право управлять своим государством непосредственно и через своих представителей. Голосуя на референдуме за смертную казнь или против смертной казни, человек оказывается гражданином только в первом смысле (как гражданин государства), и не является элементом гражданского общества. А вот если человек объединяется с другими людьми с целью направить в орган власти общего представителя, действует вместе с ними, выдвигая общего кандидата, агитируя и солидарно голосуя за этого кандидата, – вот тогда он гражданин, участник ячейки ГО. При этом совершенно неважно, как называется такое объединение граждан – политическая партия, общественное движение, ассоциация избирателей…
Итак, первое, рассмотренное нами, поле деятельности элементов гражданского общества – формирование органов власти. После того, как представительный орган власти сформирован, какая-то часть граждан оказывается его членами-депутатами. У разных групп депутатов могут быть разные цели и при этом какие-то группы могут действовать сообща по достижению этих целей. Одна группа депутатов, например, хочет увеличить налоги, а другая – уменьшить. Если обе группы (обычно они называются фракциями) действуют по достижению своих целей, независимо от того, удалось или не удалось им своих целей достичь, они тоже образуют ячейки ГО.
Группы по увеличению или снижению налогов могут существовать и вне органа власти. Если такие группы, например, предприниматели или пенсионеры, объединяются и действуют, оказывая на власть давление в той или иной форме, они тоже ячейки ГО.
Итак, первая большая группа элементов ГО в сфере властных отношений может быть структурирована на три вида:
- объединения избирателей;
- фракции;
- лоббисты.
Теперь давайте посмотрим на экономическую составляющую общественной жизни, ту ее часть, где производятся ценности. Если какая-то группа граждан объединяется и действует с целью получения прибыли, такая группа тоже элемент ГО. Обычно, хотя и не всегда, получение прибыли не обходится без участия наемных работников, которые не являются ячейками ГО. Но некоторая часть наемных работников может объединиться и действовать для достижения общей цели – улучшения своих условий труда, тогда эта группа станет элементом ГО.
Вторая большая группа элементов ГО в сфере экономических отношений может быть структурирована на два вида:
- акционеры;
- профсоюзы.
Политической и экономической составляющими общественная жизнь не исчерпывается. Виды объединений, которые создаются людьми для достижения поставленных ими общих целей, бесконечно разнообразны. Здесь мы не будем подвергать углубленному анализу все возможные варианты таких объединений. Сейчас нам достаточно зафиксировать, что любая группа, самостоятельно объединившаяся и действующая по достижению общей для членов группы цели, есть элемент ГО.
Кстати, интересно под таким углом взглянуть на институт семьи. Оказывается, в этом смысле семьи бывают разными – в каких-то у мужа и жены есть общие цели, по достижению которых они совместно действуют, а в каких-то – совсем нет. Довольно часто люди, действуя совместно, в действительности преследуют разные цели, каждый свою.
Сегодня действовать вне влияния государства не может никто. Практически любая точка суши подпадает под юрисдикцию какого-либо государства, и следовательно, под действие соответствующей правовой системы. Совместные действия по достижению общей для группы цели могут быть санкционированы такой правовой системой, могут ею никак не замечаться, а могут быть конкретной правовой системой запрещены. Необходимо решить, как мы оцениваем ту или иную деятельность группы людей с точки зрения принадлежности этой группы к ГО, в зависимости от того, как эту деятельность оценивает соответствующая правовая система. Казалось бы, правильно было бы отказать группам граждан, действующим вне правового поля государства, в том, чтобы называться ячейками ГО. Шайки воров-карманников или наперсточников – очень непривлекательные группы граждан. Проще всего было бы добавить в определение еще один системообразающий признак: «действующие в рамках правовой системы государства». Проще, но вот правильно ли?
Предположим, государство ограничивает права граждан на участие в управлении государством. Участвовать в управлении государством могут только члены одной партии, а создание других партий законом запрещено. Есть граждане, которые не согласны с таким положением вещей. Они организуют митинги, демонстрации…, но действуют при этом не в соответствии с законами. Придется отказать им в праве называться ячейками ГО.
Предположим, государство запрещает какую-либо экономическую деятельность, кроме своей собственной, распределяя по своему усмотрению общественный продукт среди граждан. Есть граждане, которые не согласны с таким положением вещей. Они не хотят ограничиваться «пайкой», хотят сами зарабатывать себе на более комфортное существование и действуют соответствующим образом.
Предположим, государство запрещает деятельность профсоюзов, разрешая работодателям устанавливать любые условия работы на своих предприятиях, а наемным работникам разрешая только одно – принимать эти условия или оставаться за воротами предприятия.
Предположим, государство запрещает какое-либо распространение информации, кроме санкционированного самим государством. Есть граждане – поклонники творчества писателя А.И.Солженицына, которые подпольно издают и распространяют его произведения, ежедневно рискуют оказаться в тюрьме за такую совместную деятельность…
Эти примеры можно множить и множить. Но уже понятно, что отнесение какого-либо вида деятельности к порождающему ячейки ГО и не порождающему их нельзя связывать с соответствием или несоответствием такой деятельности правовой системе государства. Правовая система государства меняется, а ГО остается.
Вернемся к вопросу о «количестве» гражданского общества. Сегодня никто вслух не говорит о том, что хорошо бы ГО поубавить. Наоборот, даже с самых высоких трибун сетуют на недостаток у нас ГО. Правда, никто не говорит, как же измерить его количество. Исходя из изложенного, ответ напрашивается сам собой.
Количество гражданского общества в стране определяется количеством людей, участвующих в ячейках гражданского общества.
В нормальных странах это количество превосходит население страны, причем значительно. И это не удивительно. Для нормального человека естественно участвовать в нескольких группах, например, петь в хоре, ходить в походы, участвовать в движении за запрещение абортов, быть членом профсоюза, а иногда и состоять в партии. Объединение людей в группы по целям-интересам могут осуществляться по самым разнообразным основаниям. Хорошо было бы использовать перепись населения для измерения количества ГО в нашей стране. Причем измерения не только по валовому показателю, но и по разным группам и видам ГО. Обществу очень важно знать, насколько гражданским оно является, причем именно в разных формах проявления гражданскости. Знание того, сколько в стране членов профсоюза или наперсточников, безусловно, полезное для общества знание. Такое знание, которое показывает как болевые точки, так и резервы возможного развития.
Почему же ГО в разных странах разное количество? Население разных стран, в среднем, скорее всего, генетически запрограммированы на одинаковый уровень совместных действий. Если признать за нашим обществом такую особую характеристику как соборность, коллективизм, то у нас уровень совместного действования должен быть еще больше, чем у других, но это что-то никак не проявляется. Почему?
Существенное влияние на уровень реализации самостоятельной совместной деятельности оказывает среда, а эту среду создает государство. Там, где среда хотя бы не препятствует организации и деятельности групп по интересам, а тем более, благоприятствует этому, ГО должно быть больше. Если взглянуть на другие страны, похоже, такое предположение подтверждается.
Таким образом, количество ГО в той или иной стране, это такой же объективный показатель качества деятельности государства, как и продолжительность жизни граждан.
ДЕМОКРАТИЯ – такая форма государственного устройства, при которой все граждане имеют реальную возможность пользоваться равными правами на управление своим государством.
Как видно из определения, в основу классификации положен количественный признак. Очевидно, что среди государственных устройств существуют и такие, при которых не все граждане имеют реальную возможность пользоваться равными правами на управление своим государством, или такие, при которых этими правами могут пользоваться только меньшинство граждан, существенное меньшинство или вообще только единицы. Всем таким государственным устройствам придумано множество названий. Если все такие формы государственного устройства закономерно расположить по возрастанию числа граждан, имеющих реальную возможность пользоваться правами на управление государством, самое крайнее положение в таком ряду займет именно Д.
Итак, демократия. Казалось бы, термин совершенно очевидный, понятный любому ещё со школьной скамьи. Однако, в действительности, и здесь не всё так уж очевидно. Мы вынуждены констатировать, что единого, общепризнанного определения понятия “демократия” на сегодняшний день не существует. Буквальный перевод этого слова с греческого на русский тоже мало что даёт, а перевод с греческого на латынь (res publica – республика) окончательно всё запутывает. Более того, сами великие греки по-разному понимали и использовали это слово. Для Аристотеля “демократия” нечто плохое, антитеза хорошей “политии”. Для Платона это слово неопределенно, поскольку Д, по его мнению, бывает как хорошая, так и плохая. А вот для Полибия Д слово хорошее, антитеза плохой охлократии.
Таким образом, уже древние понимали, что Д – это инструмент и что сам по себе этот инструмент ничего ни плохого, ни хорошего не гарантирует, поскольку очень важно ещё научиться этим инструментом правильно пользоваться. Понимали они также и то, что в ряду “монархия (тирания)”, “аристократия (олигархия)”, “полития (демократия)” количество участвующих в управлении общими делами, делами государства последовательно возрастает. И поскольку в этом ряду нет никакого понятия следующего за Д (политией), мы можем сделать вывод о том, что Д – это такая форма государственного устройства, при которой количество лиц, принимающих участие в управлении государством, максимально. А максимального значения эта функция может достичь только тогда, когда участвовать в управлении могут все. “Демократическим началом является то, когда все граждане решают все дела, поскольку к такого рода равенству демократия и стремится”, – говорил Аристотель.
Управление государством – это элемент внешней свободы, а согласно гуманистическому принципу: все люди имеют равные права на внешнюю свободу. “Там, где существует равенство, невозможно создать самодержавие. Там же, где его нет, невозможно учредить республику”, – говорил Н.Макиавелли.
Наше определение сегодня звучит едва ли не банально. А между тем, всего лишь полтора века назад Гизо с парламентской трибуны не колебался характеризовать всеобщее право голоса как бессмысленную утопию, созданную с агитационными целями. “Никогда не наступит день для всеобщего права голоса, – говорил он, – Никогда не настанет день, когда все человеческие существа, каковы бы они ни были, могут быть призваны к осуществлению политических прав”. Прямо противоположную точку зрения еще раньше высказал его современник А.Токвиль – “Когда какой-либо народ пытается изменить действующий в стране избирательный ценз, можно предположить, что рано или поздно он отменит его полностью. Таково одно из неизменных правил жизни любого общества. Чем больше расширяются избирательные права граждан, тем больше потребность в их дальнейшем расширении… Чем больше людей получает право избирать, тем сильнее становится желание тех, кто еще ограничен избирательным цензом, получить это право. Исключение становится, наконец, правилом, уступки следуют одна за другой, и процесс развивается до тех пор, пока не вводится всеобщее избирательное право”. Время показало, кто из них был прав. Еще и ста лет не прошло с тех пор, когда XIX поправка в 1920 году запретила ограничивать женщин США в праве голоса. Всего пятьдесят лет прошло с тех пор, как женщины Бельгии, Франции, Швейцарии, то есть в странах, которые большинство людей склонны считать достигшими высокой степени Д, получили право голоса. Таким образом, возможность для всех граждан, начиная с определенного возраста, принимать участие в голосовании, отвечая “да” или “нет” по предложенному им вопросу, уже не подвергается сомнению. Это совершенно необходимое условие Д, хотя, как мы сейчас увидим, и не достаточное.
Управлять государством означает принимать решения. Если принимающих решения более одного, а при Д это всегда так, единственным способом принятия решений становится голосование, т.е. определение того, какой вариант решения данного вопроса устраивает большее количество голосующих. То есть,
демократия – это форма правления большинства.
Придя к такому выводу, мы сталкиваемся с двумя проблемами.
Во-первых, большинство не всегда право, то есть решения, которые принимает большинство, не всегда являются лучшими из возможных. Это мы можем отнести к неустранимым издержкам данной формы правления, которые отчасти компенсируются тем, что большинство практически никогда не принимает и худшее из возможных решений.
Во-вторых, если большинство “всегда право”, то есть любое его решение правомерно, оно может принять решение, прямо ущемляющее права меньшинства. Не просто “такое решение, которое меньшинство не считает наилучшим”, а такое решение, которое отнимает у меньшинства какую-то часть их прав (конечно же, в пользу большинства). Например, в стране очень малая доля граждан имеет волосы рыжего цвета и остальные граждане, которых большинство, принимают решение о том, что имущество рыжих отнимается и распределяется среди остальных.
Одной из наиболее распространенных сегодня форм подавления меньшинства большинством является всенародное избрание единоличного руководителя исполнительной власти. Все не голосовавшие за оказавшегося избранным являются подавленным меньшинством. “Фактически не исключено, что большинство будет вести себя как тиран, настаивающий на обеспечении себе небольшого удобства ценой, возможно, истинного страдания меньшинства”, – говорил Л.Т.Гобхаус. Такое и ему подобные решения никак не противоречат демократии, демократической форме правления (помните, полития – охлократия?) – все принимали участие и большинство решило. “Концентрация огромной власти в руках большинства, зачастую фиктивного, имеет поистине тиранический характер; поэтому не будет ошибкой поставить демократию и деспотизм на одну доску”, – говорил Г.Руджеро.
Эта проблема настолько очевидна, что правоведы и политологи, естественно, не могли пройти мимо неё, не пытаясь её разрешить. Наиболее часто встречающийся способ решения – это попытка включить в определение Д ещё что-то, кроме количественной характеристики имеющих право участвовать в принятии решений (например, принцип разделения властей, наличие свободы слова и т.п.), что в действительности к самой форме государственного устройства отношения не имеет, но является, обычно, ее следствием.
Решение этой проблемы лежит совсем в другой плоскости. Только правильное понимание равноправия ВСЕХ в их внешней свободе и закрепление этого в нормах правовой системы государства не позволит использовать этот инструмент – демократию – для подавления личности, для угнетения меньшинства большинством. Именно использовать независимо от того, как бы этот инструмент ни был сконструирован, даже независимо от того, какая часть населения принимает участие в формировании большинства, принимающего решения.
Да, Д – это только форма, которую принимает инструмент – государство. Как молоток или топор. Никому не придёт в голову говорить, что топор – это плохой инструмент только от того, что им можно отрубить человеку голову! А тем более, на этом основании требовать изъять топоры из оборота. Однако, совершенно естественным представляется запрет отрубать топором головы. Так же и с Д: гуманистический принцип требует:
возможность принятия большинством произвольных решений должна быть ограничена – недопустимы решения, которые не направлены на обеспечение возможности осуществления равных с другими людьми прав человека.
В частности, таких, как в нашем примере о рыжих. Ни одного такого решения, которое могло бы отнять у меньшинства хоть какое-то его право, большинство принять не сможет, не нарушив приведенный гуманистический принцип. Сформулировать в виде норм, какие именно решения большинству запрещается принимать, – задача Конституции – Основного Закона.
Человеческая мысль движется в направлении увеличения внешней свободы людей уже довольно давно. Всякий юридический документ, фиксирующий хоть в какой-то мере права подвластных, есть элемент такого ограничения. Когда-то, когда о правлении большинства не было и речи, на месте большинства был король и именно ему стремились запретить принимать некоторые решения. Уже Великая хартия вольностей 1215 года запрещала королю, а вместе с ним и кому-либо еще, например,
брать пособие со свободных людей;
принуждать к несению большей, чем установлена, рыцарской службы;
арестовывать или заключать в тюрьму свободного человека иначе, как по законному приговору;
запрещать купцам свободно и безопасно выезжать из Англии и въезжать в Англию и т.п.
Эти ограничения получили свое развитие в Habeas corpus act 1679 г. и Билле о правах 1689 г. А с 1789 г. запрет кому бы то ни было, в том числе большинству в законодательном органе, ограничивать человека в его правах и свободах принял форму Декларации. По словам Иеллинека: “Благодаря Декларации сложилось во всей его широте в положительном праве представление о субъективных правах граждан по отношению к государству”. От себя добавим: в том числе, по отношению к большинству в законодательном органе власти. К середине следующего XIX века многие Конституции Европы (швейцарская, бельгийская, итальянская, датская, австро-венгерская, испанская и др.) включали в себя соответствующий запрет. Наивысшее достижение на этом пути – Всеобщая Декларация Прав Человека, принятая Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций в 1948 году. Именно в ней в наиболее полном объеме сформулированы те решения, которые должны быть запрещены к принятию каким бы то ни было органам власти, в том числе представительным, в лице его большинства.
Несмотря на все имеющиеся у Д проблемы, гуманизм считает этот инструмент полезным и рекомендует не отказываться от пользования им.
Все граждане имеют равные права на управление государством.
Для тех, кто признает этот гуманистический принцип, нет места никакой другой форме правления, кроме демократической: ни монархии, ни теократии, ни меритократии, ни аристократии – никаким другим видам. Это относится к должному, а не к сущему, поскольку теоретически возможны и многократно были реализованы на практике и другие (а не только демократическая) формы правления.
Теперь нужно разобраться в том, как Д может быть реализована на практике.
Исторически первая и наиболее очевидная форма Д – Д непосредственная, то есть такая форма, при которой все граждане непосредственно участвуют в принятии решений. Многие годы это была преобладающая форма, для осуществления которой, гражданам приходилось собираться всем вместе. Сегодня это уже делать не обязательно, можно участвовать в принятии решений путём голосования бюллетенями, что делает процедуру возможной и для большой страны, хотя и дорогостоящей процедурой. Возможно, в будущем, с развитием коммуникативной техники, этот недостаток непосредственной Д удастся в значительной степени преодолеть, а пока любая страна размером чуть больше Ватикана, Монако или Андорры не может из чисто экономических соображений позволить себе особенно часто прибегать к такому способу принятия решений.
У этого способа осуществления права на управление государством есть и ещё один, уже не технический, а сущностный недостаток. Большое количество решений по управлению государством для их принятия требует специальных знаний, специальной подготовки, которыми подавляющее большинство граждан не обладают и, по-видимому, обладать не могут. Тем не менее, с одной стороны, принимать их надо, а с другой стороны, все граждане имеют равные права на принятие любых решений и, в том числе, даже требующих специальных знаний.
По свидетельству К.Поппера еще две с половиной тысячи лет назад Перикл уже разрешил эту проблему: “Не многие способны быть политиками, но все могут оценивать их деяния”. Если еще вспомнить, что по-гречески “политика” – это искусство управлять государством, становится понятным, в чем заключается способ разрешения этого противоречия.
Единственный способ разрешения этого противоречия – демократия представительная, то есть такая, когда каждый гражданин при принятии любого решения поручает это сделать своему представителю, то есть тому, кому он поручает действовать за него, а оценивать эти действия и, следовательно, соответствующим образом реагировать на них на следующих выборах он вполне в состоянии. Если даже у каждого гражданина будет свой персональный представитель и этот представитель, находясь в избираемом органе, будет представлять еще и себя, количество участвующих в принятии решений уже сокращается в два раза. А поскольку несколько (много) граждан могут избрать в качестве своего представителя одного и того же человека, которого они сочтут достаточно сведущим и подготовленным для того, чтобы принимать именно за них решения по управлению государством, и главное, решениям которого они готовы доверять, появляется возможность значительно, резко сократить численный состав представительного органа, а также, с одной стороны, поручить принятие решений людям подготовленным, а с другой стороны, не нарушить равных для всех прав на управление государством.
При выборе оптимального решения представитель может оказаться в меньшинстве, как мог бы оказаться в меньшинстве и сам гражданин, направивший этого представителя для принятия решений. Но, если его представитель имел возможность принимать участие в принятии решения путём формулирования варианта решения, обсуждения всех выдвинутых вариантов (то есть высказываясь сам и выслушивая других) и голосования, то значит, и сам гражданин через своего представителя имел возможность полноценно участвовать в принятии решения. Подчеркнем, голосование это только один из многих видов работы представителя. С учётом того, что целый ряд решений вообще запрещён к принятию, такая представительная Д гарантирует всем людям равные права на внешнюю свободу. Но именно такая. В полном объёме, без изъятий и нарушений, чего пока еще никогда и нигде не было.
“Старая парламентарная машина создавалась не столько для управления, сколько для обуздания правителей”. Современные “парламентарные машины” по определению Г.Федотова недалеко ушли от старых и не гарантируют человеку равные с другими права на внешнюю свободу. Тем не менее, это по словам Д.С.Милля “великое открытие современности” (представительная Д) позволяет решить главную задачу – осуществлять Д “на долгий срок и на чрезвычайном обширном пространстве”.
Все граждане имеют равные права на управление государством непосредственно или через своих представителей – зафиксировано в ст. 32 действующей Конституции РФ.
Итак, у каждого гражданина есть два способа участия в управлении государством. Основной – непосредственное участие, который теоретически может быть использован в любом случае. И дополнительный способ – через своих представителей, к которому нас заставляют прибегать обстоятельства, то есть невозможность по тем или иным причинам всегда прибегать к основному способу.
Существует одна ситуация, при которой без основного способа никак не обойтись – это принятие на референдуме конституции. Возможно, существенные изменения окружающей действительности вынудят нас и в дальнейшем, после принятия конституции, обращаться к этому способу. В частности, при улучшении самой конституции. Но вряд ли это будет происходить особенно часто. Куда чаще основной способ используется на другом референдуме. На референдуме по вопросу, который заранее и хорошо всем известен: “Согласны ли Вы с тем, чтобы Вашим представителем в (таком-то) органе власти был Имярек”, то есть при периодических выборах представительных органов власти.
Понятно, что представителей в органе не может быть столько же, сколько представляемых. Количественный состав представителей должен быть определён заранее, исходя из соображений здравого смысла. В качестве ориентира для дальнейшего решения теория даёт простую формулу: количество представителей должно равняться корню кубическому из числа представляемых.
Но когда число представителей в органе определено и получилось, например, что каждый из них представляет в органе одну тысячу представляемых, любая тысяча человек должна иметь возможность самостоятельно, независимо от мнения и влияния других людей определить своего представителя и направить его для работы в соответствующий орган, а государство обязано обеспечить им такую возможность. Самостоятельно в том смысле, что никакие ограничения при его определении не допускаются. Много десятков лет, мы, в нашей стране, “самостоятельно” выбирали “наших” представителей, голосуя бюллетенями, в которых значилась только одна кандидатура, причём, и появившаяся там без нашего участия. Кого же представлял в избираемом органе такой “представитель”? Сегодня мы уже в состоянии разобраться, прав ли был В.И.Ленин, когда говорил: “Пролетарская Д в миллион раз демократичнее всякой буржуазной Д; советская власть в миллион раз демократичнее самой демократической буржуазной республики”.
Тот факт, что в бюллетене кандидатур больше одной (даже при условии, что они появились там действительно путём выдвижения теми, кто впоследствии будет по ним голосовать) ничего теоретически не меняет. Более того, чем больше в бюллетене кандидатур, тем меньше шансов у каждого из голосующих обрести именно своего представителя, поскольку все голосовавшие за неизбранных, своего представителя в органе иметь не будут. Следовательно, и это, то есть альтернативность при голосовании, шансов в обретении своего представителя нам почти не прибавляет.
Единственное теоретическое условие, которое обязательно должны соблюсти лица, желающие иметь в органе власти именно этого своего представителя – набрать необходимое число (в нашем примере – тысячу человек) своих сторонников, то есть людей желающих, чтобы в соответствующем органе их представлял именно этот представитель. Говоря языком точных наук, для появления в представительном органе конкретного депутата необходимо и достаточно, чтобы свою волю на это изъявили необходимое, заранее установленное число избирателей. Любое ограничение этого права, например, голосование за партийные списки с обязательным требованием набрать сторонников списка более (в нашем примере) одной тысячи или какие-либо ещё ограничения – грубое нарушение гуманистических принципов о равенстве прав на внешнюю свободу и равенстве прав на управление государством.
Таким образом, только при соблюдении данного условия любая группа представляемых (в нашем примере численно не менее тысячи человек) будет представлена в соответствующем органе именно своим представителем. Кстати, только в этом случае институт отзыва представителей может обрести осмысленность, поскольку совершенно недопустимо, чтобы отзывал тот, кто не направлял, чтобы в отзыве участвовал тот, для кого отзываемый никогда не был “своим” представителем.
Если в обществе имеются группы меньшей численности, их заботой становится объединение на каких-либо условиях с тем, чтобы быть-таки представленными в соответствующем органе.
Гуманистическое понимание демократии требует, чтобы каждому гражданину должна была гарантирована возможность совместно с заранее установленным количеством сторонников направить своего представителя в любой орган политической власти, формируемый путём голосования.
Если в обществе есть люди, не готовые приложить усилия по поиску своего кандидата, им должна быть предоставлена возможность выбрать представителя из такого списка, к формированию которого они не имели отношения. Но эти люди должны понимать, что в процессе выбора из такого списка, они могут остаться без своего представителя в формирующемся органе. Во-первых, в таком списке может не оказаться ни одной кандидатуры, которая их вполне бы устроила. Во-вторых, даже если в списке нашлась бы подходящая кандидатура, избранной может оказаться не она. К сожалению, сегодня именно этот способ наиболее распространён, и именно поэтому значительная часть даже тех граждан, кто участвует в голосовании, не имеет своих представителей в органах власти. Следовательно, получившаяся в результате форма правления не является вполне демократической.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что демократия представляет собой положительный образ, идеал, к которому нужно стремиться. “При первом взгляде на эту проблему кажется, что демократическое правление должно было появиться с первых шагов человеческого общества на земле; более пристальный взгляд открывает, что оно должно появиться последним, то есть при достижении обществом высокого уровня развития”, – говорил исследователь демократии А.Токвиль. Ни в одной стране мира не существует и, по-видимому, никогда не будет существовать абсолютно демократической формы правления. В разных странах существуют разные степени приближения к этому идеальному состоянию.
ЗАКОН – нормативный правовой акт, принятый законодательным органом политической власти определённого уровня; словесно выраженное в письменном виде предоставление и/или ограничение внешней свободы, направленное неопределенному кругу лиц либо предназначенное для неоднократного применения и принятое законодательным органом политической власти определенного уровня.
Жизнь сообща, в обществе – единственная доступная людям форма существования. Право – одно из обязательных условий совместного существования людей. Воплощением этого условия являются законы. Для того, чтобы правовая система действительно работала, элементы общества – люди должны соблюдать элементы правовой системы – законы. Люди, по большей части, так и поступают. Почему же они это делают? Почему подавляющее большинство людей в подавляющем количестве действий, имеющих правовой характер, не нарушают законов?
Первая, очевидная причина – людей заставляют так поступать. Заставляют очень разными способами. Прежде всего, заставляет государство. У государства на этот случай имеются специальные “силовые” структуры, одной из задач которых как раз и является принуждение к исполнению норм и наказание за их неисполнение.
Общественное мнение обычно порицает нарушение отдельным человеком З. Люди как существа общественные в подавляющем большинстве с трудом могут переносить такое порицание. Для них очень важно положительное или, как минимум, нейтральное отношение общественного мнения, которое таким способом заставляет их поступать в соответствии с принятыми З. Кстати, в случае, когда само общественное мнение не считает какие-то З справедливыми и не принуждает людей к их соблюдению, затрудняется исполнение своих функций и силовыми структурами государства.
Для людей религиозных существует дополнительный источник принуждения – церковь и её служители. Чаще церковь одобряет и поддерживает существующую правовую систему и, тем самым, заставляет соблюдать, исполнять её З, но иногда, значительно реже, и не поддерживает.
Итак, очевидной причиной, по которой люди соблюдают З, является принуждение. Очевидной, но не единственной. У каждого в личном опыте найдётся немало примеров, когда он без какого-либо принуждения исполнял требования того или иного закона. Следовательно, мы – люди – исполняем З не только по принуждению, но и добровольно.
Имеет ли для нас – людей – какое-либо значение, по какой причине большинство из нас соблюдает З – только по принуждению или и добровольно? Существует мнение, бесстрашно заявленное П.Сорокиным: “По каким мотивам обязанное лицо исполняет свою (юридическую) обязанность – из страха ли наказания, из корысти или из чистого сознания долга – это имеет второстепенное значение, сплошь и рядом ничтожное”. Так ли это? Давайте задумаемся, действительно ли нам совершенно безразлично в каком обществе жить, – в таком, в котором З соблюдаются людьми только из-под палки, по принуждению, в результате действия “энергии, которую создает штык, постоянно уставленный в грудь каждому гражданину” или в таком, в котором З соблюдаются людьми добровольно и только иногда – по принуждению, в котором “каждый гражданин по призыву З встанет под знамя правопорядка и воспримет попытку нарушить порядок в обществе как нарушение его личных интересов”, – как эту альтернативу сформулировал Т.Джефферсон. Ответ, надеемся не только для нас, гуманистов, очевиден – добровольное соблюдение людьми З предпочтительно.
Это было понятно еще Цицерону два тысячелетия назад: “То, что совершается должным образом, справедливо только при условии, что оно добровольно” . Какой же гуманистический смысл мы можем извлечь из этого анализа? Может быть, нам нужно разрешить государству заставлять всех нас соблюдать З добровольно? Или, может быть, нам нужно поклясться друг другу в том, что каждый будет соблюдать З добровольно:“Ребята, давайте жить дружно!”? Конечно же, это не решит проблему!
Если мы хотим, чтобы “люди” исполняли “законы” добровольно, то в этой паре элементов мы можем оперировать только “законами”, причём только в их совокупности, в совокупности всех правовых норм, которая называется правовой системой.
Правовая система должна создаваться так и такой, чтобы побуждать человека к добровольному соблюдению З.
Прежде всего, важно то, кто и как З принимает. Далеко не каждый человек будет читать все З, вникать в их содержание. Тем более, до тех пор, пока не встанет вопрос об исполнении лично им какого–либо конкретного З. Однако, каждый человек должен быть уверен, что все З приняты “законно”. Такую уверенность ему может дать наличие именно его представителя в тех органах, которые З принимают. Это возможно только тогда, когда правовая система гарантирует безусловное выполнение равных прав на управление государством и гарантий каждому направления в любой представительный орган именно своего представителя. Причем каждый гражданин имеет возможность на выборах регулярно убеждаться в реальности обретения им именно своего представителя. Тогда каждый гражданин может быть уверен, что его представитель:
- прочитает каждый проект принимаемого З;
- оценит его с позиции интересов представляемых им граждан;
- в процессе обсуждения проекта доведёт эту оценку до сведения других представителей;
- в случае необходимости, сделает всё возможное для достижения компромисса между интересами представляемых им и всех других граждан;
- проследит, чтобы в процессе принятия З процедура была полностью соблюдена;
- проголосует по проекту З, исходя из интересов представляемых им граждан;
- доведёт до сведения представляемых всю объективную информацию, связанную с З.
Эта уверенность сама по себе уже может породить у многих людей ощущение справедливости правовой системы и подвигнуть их к добровольному соблюдению З, исходя именно из этого ощущения. З люди подчиняются, потому что верят, правильно или неправильно, в то, что последствия этого послушания в целом лучше, чем последствия непослушания. Но это – только совершенно необходимый минимум, способный повлиять только на тех людей (сегодня их, к сожалению, большинство), кто не готов приложить усилия к тому, чтобы попытаться самому разобраться в качестве правовой системы. Однако, даже эти люди, периодически сталкиваясь в жизни с теми или иными нормами, имеют возможность “на собственной шкуре” ощутить их справедливость или несправедливость. При этом, каждое такое столкновение даёт им информацию не только о справедливости правовой системы, но и о качестве работы их представителя.
Тем не менее, справедливость самих З для тех людей, кто готов дать себе труд разбираться в их качестве, ещё более важна. И, если в процессе такого изучения человек убедится в том, что З всем людям предоставляют равные и максимальные права на внешнюю свободу, не допускают использование человека против его воли в качестве чьего-либо средства, ограничивают его внешнюю свободу только с целью обеспечения внешней свободы других людей, гарантирует ему максимально возможную безопасность – у этого человека не будет оснований считать такую правовую систему несправедливой. У него не будет оснований даже внутренне сопротивляться соблюдению З, её составляющих. Человек будет готов к добровольному соблюдению таких З. Ни у общества, ни у государства не будет необходимости принуждать его к их соблюдению. Желать свободы – значит желать условий, при которых она может быть обеспечена.
Если же какой-либо человек сочтёт, что его права на внешнюю свободу больше, чем у других граждан, сочтёт себя вправе использовать кого-нибудь без его на то согласия для достижения своих личных целей, сочтёт свою безопасность более важной, чем безопасность других граждан, а главное – станет действовать в соответствии с таким мнением, не соблюдая при этом З, которые он сочтёт несправедливыми, первое же подобное действие должно быть пресечено. Он должен быть принуждён к соблюдению З и наказан за их нарушение. А главное, все люди должны знать, и жизнь должна постоянно укреплять их в уверенности, что эти последствия наступят неизбежно, неотвратимо, так как правовая система сконструирована таким образом, что иначе быть не может. И все это полностью соответствует гуманистическим воззрениям.
Такого пока еще нигде и никогда не было. Может быть, кто-то скажет, что такое и невозможно, такого никогда не будет. На это я могу лишь повторить вслед за Т.Джефферсоном: “Люди, находясь в нестесненных и благоприятных обстоятельствах,…, способны жить совершенно нормально при правительстве, власть которого основывается не на страхе и человеческой тупости, но на разуме и сознательности человека, на преобладании у него социальных побуждений над антисоциальными, что люди способны жить при правлении настолько свободном, что оно не стесняет их ни в каком их моральном праве, но достаточно твердом, чтобы охранять их от всего морально неправого, которое, говоря короче, сохраняет за человеком все его естественные права”. Нестесненные и благоприятные обстоятельства, о которых говорит Т.Джефферсон, может создать только правовая система при условии, что те, кто её разрабатывает, поставили себе такую задачу. Именно это может служить критерием оценки качества правовой системы.
Люди способны жить совершенно нормально – так, как описывает Т.Джефферсон, но пока они не были способны создать такую правовую систему, которая дала бы им такую возможность.
Гуманизм говорит, что внешняя свобода человека может ограничиваться только требованиями обеспечения внешней свободы других людей. Такие ограничения возможны как путём запрета совершать какие-либо действия, так и путём обязывания совершения каких-либо действий.
Какие действия могут быть запрещены: запрещаются любые действия, ограничивающие провозглашённую равную для всех людей внешнюю свободу человека. Такое обязывание бездействия, в частности, вытекает из того, что все обязаны не нарушать чужие права, то есть не действовать нарушающим их способом.
Вопрос с обязыванием совершения действий несколько сложнее. Гуманизм запрещает использовать человека против его воли в качестве средства для достижения чужой цели. Следовательно, правовая система не может обязывать каждого человека кинуться в пожар для спасения других людей и, соответственно, наказывать его если он так не поступит. Мы можем наградить человека за совершение такого героического поступка или презирать его, если он такого поступка не совершит. Однако, требовать совершения героического поступка мы не можем. Не можем ограничивать внешнюю свободу человека, заставляя его действовать даже в случае необходимости обеспечения такого очевидного элемента внешней свободы другого человека, как право на жизнь.
Означает ли это, что гуманистические З не могут требовать от человека никаких действий? Нет, не означает. Опасность пожара не предотвращается ни З, ни, как ни печально, даже правилами пожарной безопасности. Когда пожар возник, кто-то должен его тушить. Это – пожарный. Тушение пожара – добровольно избранный им род занятий, за который он получает вознаграждение, следовательно, пожарный является договаривающейся стороной и обязуется (берет обязательство) в числе прочего и рисковать своей жизнью. К этому его обязывает договор.
Основополагающим гуманистическим принципом является принцип свободы договора, согласно которому, стороны свободны в процессе заключения договора (гражданско-правового, трудового, брачного и т.п.), в процессе принятия на себя взаимных обязательств. Однако, с того момента, когда договор заключён, стороны уже не свободны, они стеснены взятыми на себя обязательствами. Обычно, договор обязывает стороны совершать какие-то действия.
Должны ли З предусматривать использование нашего инструмента сосуществования в случаях, когда одна из сторон отказывается от выполнения действий, совершить которые она обязалась в процессе заключения договора? Или З должны оставить такой конфликт частным и с олимпийским спокойствием наблюдать, как частные лица разбираются между собой сами? Вот уже несколько тысячелетий, как юридическая практика разрешила этот вопрос совершенно однозначно в пользу предоставления возможности участникам договора обратиться к государству за содействием в понуждении другого участника договора к исполнению его обязательств. Последние годы в нашей стране ярко продемонстрировали нам, что получается, когда государство оказывается не в состоянии эффективно исполнять эту функцию.
Без инструмента по организации сосуществования людей – государства – жить очень плохо, невозможно. Для функционирования этого инструмента нужны деньги. Взять их неоткуда, как только в виде налогов.
З вправе требовать от человека воздержания от неправомерных действий и не вправе требовать от него каких-либо действий, за исключением требования платить налоги, а также исполнять то, что он сам добровольно обязался исполнить.
Возможно, кроме двух приведённых случаев правомерного обязывания человека З к совершению каких-либо действий, кто-то захочет добавить и третий, и четвертый случай… Однако, для гуманизма этот список является исчерпывающим.
МОРАЛЬ – правила поведения, признаваемые таковыми отдельным человеком.
Смысл этого понятия не может быть понят вне совокупности – мораль, нравственность, этика. Все три эти понятия являются видами одного рода – правила поведения. По причине очевидности слово «людей» мы здесь опускаем.
Правила поведения бывают разными, поэтому правильно было бы попытаться их систематизировать. Первый принцип систематизации – разделение их на «сущее» и «должное». М и нравственность – это такие правила поведения, которые люди действительно считают правильными. Они, по крайней мере, хотели бы их соблюдать и ясно понимают, когда кто-то или они сами их нарушают. В сознании людей-носителей этих конкретных моральных или нравственных правил поведения эти правила присутствуют, существуют там объективно. Поэтому правильно было бы отнести моральные и нравственные правила к сущему.
Этические правила разрабатывает кто-то один или небольшая группа людей. При этом изначально эти правила разрабатываются не для себя, не только для себя, но и как образец, требование, направленное значительно большему числу людей. Такая внешняя, миссионерская направленность этики противопоставляет ее морали и нравственности, делает ее должным, а не сущим. Для того, чтобы требование можно было предъявить другим людям, это требование – этические правила поведения – должны быть обязательно зафиксированы на скрижалях, в моральном кодексе строителя коммунизма (Спиноза) и т.п.
Итак, М присуща любому человеку. У каждого человека есть собственные правила поведения, которые именно он считает правильными. При таком понимании М аморальных людей нет или, во всяком случае, мы никогда достоверно не знаем, поступил человек в конкретной ситуации морально или аморально. Не знаем потому, что его мораль известна только ему самому. Мы не можем доверять абсолютно никаким высказываниям человека о его собственных моральных принципах. «Что подумал Кролик, никто не знает».
Остается еще один вариант интерпретации «аморального поведения» – говоря об аморальном поведении, один человек соотносит поведение другого человека со своей М. Такая интерпретация вполне возможна, логична, только вот анализируя ретроспективно известные варианты использования этого словосочетания, приходится констатировать – обычно люди используют его не в этом смысле.
Нельзя не сказать и о соблюдении правил поведения. Моральные, нравственные и этические правила поведения не всегда совпадают. В таких случаях человек встает перед выбором – как же ему поступить, какое (какие) из правил поведения нарушить. Здесь нужно констатировать, что моральные принципы люди нарушают реже, чем нравственные или этические, если, конечно, нравственные или этические правила не имеют правовой составляющей, то есть за их нарушение государством не предусмотрена санкция.
Нельзя не признать также и того, что М отдельного человека не является чем-то однажды приобретенным и застывшим в таком состоянии, как генетический код. По мере взросления человека его М меняется, не может не меняться. Обычно с возрастом интенсивность таких изменений падает. Однако нередки и исключения из этого правила. В жизни некоторых взрослых людей иногда происходят события, которые заставляют их пересмотреть свои моральные правила.
НОРМА – повеление, направленное неопределенному кругу лиц, либо предназначенное для неоднократного применения; словесное выражение предоставления и ограничения внешней свободы неопределенному кругу лиц либо предназначенное для неоднократного применения.
Гуманистическое определение права через свободу само по себе еще не преодолевает главного недостатка других определений права – невозможности отграничить правую норму от неправовой. Но в отличие от тех, других, такое определение права – через внешнюю свободу – даёт алгоритм решения этой задачи. Согласно этому алгоритму нужно правильно определить те принципы, по которым внешнюю свободу должно предоставлять и должно ограничивать. И тогда, проверяя Н на соответствие или несоответствие таким принципам, мы всегда сможем определить, является ли конкретная Н правовой или не правовой, соответствует или не соответствует она тому гуманистическому идеалу, который мы признаём и одобряем. Короче, отвечает ли она нашим представлениям о добре и справедливости.
Гуманистический идеал утверждает, что существует только одна причина, позволяющая ограничивать свободу человека – это требование по обеспечению свободы других людей, следовательно, любая Н, ограничивающая свободу человека не для обеспечения свободы других людей, является Н не правовой. Излишне говорить, что ни одна правовая система сегодня не может выдержать проверку на соответствие этому принципу, главным образом потому, что этот принцип пока не воспринимается обществом как обязательный. Игнорируя наличие глубокой сущностной связи между правом и внешней свободой, общество в целом, не осознавая этого (а в лице отдельных своих представителей вполне осознанно), лишает себя мощного инструмента совершенствования, гуманизации человеческих отношений.
Наше гуманистическое представление о праве содержит очень важное понятие “норма” в качестве признака, выделяющего именно право из множества – всей внешней свободы. Только та внешняя свобода есть право, которая предоставлена и ограничена Н.
Прежде всего, Н своим родовым признаком связана с более широким понятием – повелением.
Повеление – словесное выражение предоставления и ограничения внешней свободы.
Повеление может быть непосредственным: (“пойди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что”) или может быть выражено в норме. Непосредственное повеление всегда имеет конкретного адресата, от которого требуется сделать что-то конкретное, именно поэтому мы исключили его из определения права.
Согласно примеру Л.И.Петражицкого путешественник, попавший в руки шайки разбойников, может для сохранения жизни исполнить их повеление, как более сильных, например, отдать кошелек. Однако, в этом случае ни разбойники, ни он сам, ни кто-либо другой не станут утверждать, что повеление разбойников носит нормативный характер, причем независимо от того, будет или не будет исполнено путешественником это конкретное повеление. Для того, чтобы мы могли некое повеление охарактеризовать как нормативное, оно обязательно должно содержать элемент неконкретности, всеобщности.
Неконкретность Н может проявляться двояко. Во-первых, повеление становится нормативным, если предоставляет или ограничивает внешнюю свободу неопределенному кругу лиц. Н, наделенные этим признаком, преобладают в массиве Н правовой системы. Во-вторых, предоставление или ограничение внешней свободы конкретного лица или органа, предусматривающее его многократное применение, также делает повеление нормативным. Таковы, например, Н, наделяющие полномочиями те или иные лица или органы. Здесь важно отметить, что наличие хотя бы одного любого из этих признаков делает повеление нормативным. В более общем виде Н призвана обеспечить правление посредством правил, а не правление посредстом приказов, как это различие сформулировал Ф.Хайек. Задача Н – проинформировать каждого человека относительно сферы ответственности, сообразно которой он может действовать.
Здесь важно отметить, что наше определение Н не связывает его ни с обязательным санкционированием государством, ни с обязательным фиксированием ее в письменном правовом акте, ни с какими-либо еще основаниями, которые могли бы характеризовать Н как элемент исключительно положительного права.
Закон (правовой акт) не является единственной формой права, его статьи и параграфы не могут претендовать на исчерпание содержания понятия “норма”. Более того, отождествление Н со статьей или параграфом правового акта, как это иногда ошибочно происходит, принципиально неверно.
С другой стороны, у нас нет возможности эффективно влиять на способы изложения Н, содержащихся в таких формах права как обычай или, например, право церковное и т.п. К тому же, не всегда и не для каждого одинаково доступна информация об обычной правовой Н. Поэтому всякая Н современного позитивного права должна быть записана и доступна тем, к кому обращена. Только тогда она сможет эффективно выполнять свое предназначение. Но и этого недостаточно.
Для того, чтобы Н могла эффективно выполнять свое предназначение – предоставлять и ограничивать внешнюю свободу, она должна быть создана по определенным правилам и, в частности, должна иметь определенную структуру – обязательно состоять из гипотезы, диспозиции и санкции.
Прежде всего, Н должна содержать точное описание тех обстоятельств, при которых данная Н вступает в действие. Этот элемент Н принято называть гипотезой.
Гипотеза – элемент Н, описывающий обстоятельства, при которых данная Н вступает в действие.
Частным случаем таких обстоятельств можно считать применение какой-либо Н либо для всех, либо всегда. Иногда это упускают из виду и говорят, что некоторые Н якобы не имеют гипотезы. В действительности это не так – Н всегда содержит гипотезу, в противном случае такое словесное выражение ничего не ограничивает и, следовательно, не является повелением.
Вторым элементом Н является собственно описание предоставления и ограничения внешней свободы. Этот элемент Н принято называть диспозицией.
Диспозиция – элемент Н, описывающий предоставление и ограничение внешней свободы.
Диспозиция в качестве своего адресата всегда имеет определенных, хотя обычно и неконкретных (например: человек, ребенок, акционерное общество, судья и т.п.), а иногда и конкретных (президент, Государственная Дума, Прокурор РФ, Верховный суд РФ и т.п.) субъектов права. Каждая Н в своей диспозиции одним субъектам предоставляет внешнюю свободу, ограничивая ее определенными пределами, а другим субъектам только ограничивает ее с целью обеспечения предоставляемой внешней свободы первых. Таким образом, диспозиция одним субъектам предоставляет права и вменяет обязанности, а другим только вменяет обязанности. Так что права и обязанности в диспозиции, а значит и в Н присутствуют всегда, как две стороны одной медали. При этом права человека никогда не могут быть и его обязанностями.
Всякая Н и, в частности, ее элемент – диспозиция описывает предоставление и ограничение внешней свободы. Гуманистический идеал допускает только одну причину ограничения внешней свободы – требование по обеспечению свободы других людей. Не менее важным, чем принцип ограничения внешней свободы, является и принцип, в соответствии с которым внешняя свобода должна предоставляться. Для формулирования этого принципа, нам прежде всего нужно обратить внимание на то, что все люди имеют равные права на внешнюю свободу. Казалось бы, достаточно всю наличную свободу поделить поровну между всеми людьми (тут мы должны извиниться за столь абстрактное умозрительное предложение) – и проблема решена. Увы, ввиду абсолютной нематериальности предмета деления из этого ничего не получится. Конкретный человек не сможет сохранить свой “кусок пирога” в неприкосновенности. В силу склонности людей нарушать границы чужой внешней свободы всегда найдутся охотники посягнуть на него. И, поскольку разнообразие “начинок пирога”, то есть конкретных проявлений внешней сободы едва ли не безгранично, число ситуаций, в которых человек не сможет сам воспрепятствовать такому посягательству, весьма велико, вследствие чего словесное формулирование правил такого деления практически невозможно. Но и это еще не все. Поскольку свобода – не пирог, провозгласить конкретный ее элемент, конкретное право совершенно недостаточно. Что стоит провозглашенное право на жизнь, если всегда может найтись (и находятся!) кто-то, кто эту жизнь захочет отнять.
Теперь мы можем сформулировать гуманистический принцип предоставления внешней свободы -
Каждому должен быть предоставлен максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом свободы каждого другого.
Если рассмотреть достаточно длительный исторический период, мы будем вынуждены признать, что человеческие отношения развиваются именно в этом направлении, хотя, конечно же, не прямолинейно, с отступлениями, с огромными зигзагами, но именно в направлении предоставления все большей и большей внешней свободы все большему и большему числу людей. Не блага, как это утверждают И.Бентам и его последователи, а именно внешней свободы. “Отчего в Европе рабство гражданское изгладилось? Оттого, что по разрушении Рима все почти государства утвердились на правах политической свободы. Таков был разум феодальных установлений, вредных по многим отношениям, но весьма полезных для будущего раскрытия свободы”, – говорил М.М.Сперанский.
Гуманизм не допускает не предусмотренное никакой Н действие, направленное на ограничение чьей-либо внешней свободы.
Итак, теперь, когда мы описали два элемента Н – гипотезу и диспозицию, необходимо позаботиться и о ее третьем элементе – санкции, задача которой обеспечить эффективность действия первых двух элементов и Н в целом. Задача Н предоставлять и ограничивать внешнюю свободу. Важным элементом такого предоставления и ограничения является наложение обязанностей по соблюдению ограничения внешней свободы теми субъектами, которые могут повлиять на предоставленную внешнюю свободу. Однако, обязанность – такая неприятная вещь, исполнять которую добровольно хочется не всем и не всегда. А нам нужно, чтобы она исполнялась всеми и всегда.
В качестве “стимула” по соблюдению такой обязанности с незапамятных времен применяется санкция.
Санкция – элемент Н, описывающий исходящие от обеспечивающего субъекта негативные для нарушителя внешней свободы, предоставляемой этой Н, последствия, наступающие в результате ее нарушения.
Каждый, кто знакомится с Н, возлагающей на него ту или иную обязанность, должен иметь возможность ясно и четко понять, что произойдет, если он эту обязанность нарушит.
Гипотеза и диспозиция присутствуют в каждой Н позитивного права, даже если это на первый взгляд и незаметно. А вот санкцией обеспечивается далеко не каждая Н закона. Это совершенно недопустимая ситуация. Именно это является важной причиной того, что законодательство оказывается неэффективным. Н без санкции мертва. Иными словами, не подкрепленная санкцией норма – не норма.
Это настолько важное обстоятельство, что мы должны зафиксировать его в виде обязательного требования к Н:
Всякая Н должна содержать санкцию за нарушение провозглашенной ею внешней свободы.
У Гераклита, философа, интуитивно чувствовавшего, предвосхищавшего многое из того, что мы сегодня считаем очевидным, банальным, мы встречаем такое выражение: “Солнце не переступает положенных границ, ибо если оно <преступит> должные сроки, его разыщут Эринии, <союзницы Правды>” . Даже Солнце, по мнению Гераклита, ходит по небу не просто потому, что таков порядок, а еще и потому, что за нарушение порядка и Солнцу полагается наказание, санкция.
Исходя из определения права, норма как элемент правовой системы жестко связана с конкретным элементом права, элементом внешней свободы. Элемент внешней свободы, предоставленный какому-либо субъекту, ограничивает внешнюю свободу (задает правила поведения – в принятой сегодня терминологии) не одного, а сразу нескольких субъектов (групп субъектов).
Прежде всего, это сам субъект, наделенный данным элементом внешней свободы. Мы уже говорили о том, что ни одним элементом внешней свободы никто не может быть наделен абсолютно, даже правом на жизнь, следовательно, и субъект, которому внешняя свобода предоставляется (назовем его – “наделяемый субъект”), должен быть ограничен пределами, внутри которых он может этой свободой пользоваться.
Наделяемый субъект – субъект (субъекты), которому данная норма предоставляет конкретный элемент внешней свободы.
Во-вторых, это все те субъекты, кто теоретически может посягнуть на предоставляемый наделяемому субъекту элемент внешней свободы. Их внешняя свобода на нарушение предоставляемого другому элемента внешней свободы также должна быть ограничена, т.е. они должны быть обязаны соблюдать, не нарушать предоставленную внешнюю свободу наделяемого субъекта.
Ограничиваемый субъект – субъект (субъекты), который имеет принципиальную возможность нарушить предоставляемый данной нормой элемент внешней свободы и которому это нарушение запрещается.
В-третьих, это все лица и органы, задачей которых является обеспечение элемента внешней свободы, предоставляемой наделяемому субъекту. В отличие от предыдущих субъектов, ограничение внешней свободы которых выражается в запрете, ограничение внешней свободы обеспечивающих субъектов выражается в обязывании их совершать определенные действия.
Обеспечивающий субъект – субъект (субъекты), которому данной нормой вменяется в обязанность обеспечивать предоставленный ею элемент внешней свободы.
Таким образом, мы приходим к выводу о том, что при структурировании правовой системы конкретную норму нельзя связывать
- ни с конкретным субъектом, поскольку каждая норма, предоставляющая и ограничивающая элемент внешней свободы, охватывает своим влиянием три разные группы субъектов;
- ни с конкретным правилом поведения, поскольку каждая норма, предоставляющая и ограничивающая элемент внешней свободы, охватывает целый комплекс правил поведения, различных для разных групп субъектов;
- ни с характером правила поведения (управомочивающий, запрещающий, обязывающий), поскольку каждая норма, предоставляющая и ограничивающая элемент внешней свободы, содержит все три формы правил поведения: управомочивающий – для наделяемого субъекта; запрещающий – для всех остальных субъектов; обязывающий – для обеспечивающих субъектов.
Ограничение чьей-либо внешней свободы – это почти всегда конфликт. Тем более, когда речь идет о применении санкции. Ограничивающий и ограничиваемый должны иметь инструмент для разрешения конфликта между ними. Таким инструментом и является Н. От её качества зависит не только справедливое разрешение конкретного конфликта, но и, в значительной степени, предотвращение его возникновения. Если Н плохо сформулирована, если гипотеза или диспозиция изложены так, что не обеспечивают абсолютно однозначного их толкования, допускают возможность различного прочтения изложенного в них текста, обе стороны конфликта могут совершенно добросовестно и искренне считать нарушительницей именно противную сторону. Что задумывал или хотел сделать законодатель, когда творил Н, после её опубликования уже не имеет значения. Значение имеет не тот “дух”, который он хотел воплотить в законе, а только то, что у него получилось в результате. “Нет ничего опаснее общепринятой аксиомы, что следует руководствоваться духом закона. Это всё равно, что уничтожить плотину, сдерживающую бурный поток произвольных мнений”, – говорил Ч.Беккариа.
НОРМАТИВНЫЙ ПРАВОВОЙ АКТ – правовой акт, содержащий норму.
НРАВСТВЕННОСТЬ – правила поведения, признаваемые таковыми большинством известной группы людей.
Смысл этого понятия не может быть понят вне совокупности – мораль, нравственность, этика. Все три эти понятия являются видами одного рода – правила поведения. По причине очевидности слово «людей» мы здесь опускаем.
Правила поведения бывают разными, поэтому правильно было бы попытаться их систематизировать. Первый принцип систематизации – разделение их на «сущее» и «должное». Мораль и Н – это такие правила поведения, которые люди действительно считают правильными. Они, по крайней мере, хотели бы их соблюдать и ясно понимают, когда кто-то или они сами их нарушают. В сознании людей-носителей этих конкретных моральных или нравственных правил поведения эти правила присутствуют, существуют там объективно. Поэтому правильно было бы отнести моральные и нравственные правила к сущему.
Этические правила разрабатывает кто-то один или небольшая группа людей. При этом изначально эти правила разрабатываются не для себя, не только для себя, но и как образец, требование, направленное значительно большему числу людей. Такая внешняя, миссионерская направленность этики противопоставляет ее морали и Н, делает ее должным, а не сущим. Для того, чтобы требование можно было предъявить другим людям, это требование – этические правила поведения – должны быть обязательно зафиксированы на скрижалях, в моральном кодексе строителя коммунизма (Спиноза) и т.п.
Итак, Н присуща любой группе людей. При этом Н группы состоит из моралей людей, её составляющих. Разным группам людей присуща разная Н. Н бояр и смердов, полинезийцев и русских, библиотекарей и матросов – разная. Возможно, когда-нибудь через столетия под влиянием глобализации эти нравственные различия выровняются, придут к некоему общему знаменателю, пока для этого нет никаких предпосылок. Важнее, что и сейчас, и всегда раньше это было именно так. Группы, составляющие человечество, менялись, но Н разных групп всегда различалась.
Представления о нравственном и безнравственном сильно разнятся во времени и пространстве. Каждое общество в своем развитии прошло огромный путь формирования своих нравственных идеалов. Когда-то, несколько тысяч лет тому назад, провозглашение нравственной нормы “око за око, зуб за зуб” было гигантским шагом вперед по сравнению с предшествовавшей нравственной установкой “жизнь за око, жизнь за зуб”. В законах “славного богобоязненного” Хаммурапи смерть едва ли не самое популярное наказание. А ведь когда-то, еще раньше, и эта, ужасная с высоты нашего сегодняшнего понимания, установка была нравственной. Но сегодня даже установку “око за око” мало кто из нас вслух назовет нравственной.
Не менее разнообразно выглядят нравственные установки и по их распределению у разных народов. Не будем говорить об экзотических для нас народах – пигмеях Африки или аборигенах Австралии, куда более близкие географически европейские Турция, Греция, Албания могут дать массу примеров безнравственных с нашей точки зрения, но вполне нравственных для соответствующего общества установок. Это вовсе не означает, что какое-то общество можно назвать более нравственным, а какое-то – менее нравственным. Это означает только то, что нравственность – исключительно общественный продукт, причем совершенно пригодный только для того общества и того времени, внутри которых он развивался и действует.
Никогда не было, и сейчас нет некоей общечеловеческой, то есть присущей всем людям на земле Н. По отношению к любому правилу поведения в человечестве можно выделить группу людей, считающую правильным другое правило поведения.
В любом случае Н не является понятием абсолютным ни во времени, ни в пространстве, а является понятием относительным. Говоря о чьем-то безнравственном поведении, мы обязаны уточнить, по отношению к какой именно Н, принятой в какой социальной группе это поведение является безнравственным. При уточнении этого важного обстоятельства такое суждение будет выглядеть претенциозно. Объективно получается, что говорящий о безнравственном поведении обладает знанием о Н абсолютной и берется судить с высоты этой – известной только ему! – истинной Н. Чаще всего моральное кажется людям и, очевидно, нравственным. «Очевидное» возводится в ранг истинного, абсолютного. Такая очевидность опасна тем, что чревата конфликтами, столкновениями между людьми. Проговаривать, вербализировать нравственные правила полезно для любого общества. Н можно и нужно изучать, анализировать.
Нельзя не сказать и о соблюдении правил поведения. Моральные, нравственные и этические правила поведения не всегда совпадают. В таких случаях человек встает перед выбором – как же ему поступить, какое (какие) из правил поведения нарушить. Здесь нужно констатировать, что моральные принципы люди нарушают реже, чем нравственные или этические, если, конечно, нравственные или этические правила не имеют правовой составляющей, то есть за их нарушение государством не предусмотрена санкция.
Нравственность противопоставлена не только морали и этике, но и праву.
(2 Кирилл 3)
ОБЩЕСТВО – единственно возможная форма существования людей.
Достаточно оглянуться вокруг, чтобы убедиться в том, что люди живут не поодиночке. Достаточно заглянуть в историю, чтобы убедиться – так было всегда. Достаточно хоть немного задуматься над этими фактами, чтобы понять – это неспроста.
Тот факт, что он живет в сообществе с другими людьми, не его каприз и не вывод, к которому он пришел из соображений общественной пользы. Человек по своей природе – как физической, так и духовной – предназначен для жизни в О и становится человеком только в результате жизни в О.
По своей физической природе человек – звено в цепи смены поколений. Для того, чтобы он появился на свет, понадобилось двое людей. Для того, чтобы связь поколений на нем не прервалась, ему понадобится найти еще одного человека. Но появиться на свет совершенно недостаточно для того, чтобы стать самостоятельной единицей, самостоятельным элементом О, способным существовать без посторонней помощи. Для этого “человеческий детеныш” на протяжении многих лет нуждается в уходе, охране, заботе, кормлении, воспитании, без чего он, даже если и выживет, не станет Человеком. Сказки о Маугли не более, чем сказки.
Но и во взрослом состоянии ограниченность и несамодостаточность отдельного человека толкают его искать опору в О, поскольку вне О, вне взаимодействия с себе подобными ему невозможно сохранить себя. В О его личная несамодостаточность возмещается взаимодействием. От других людей он получает то, на что не способен сам, один, а им дает то, в чем нуждаются они. И чем большее количество людей вступает во взаимодействие, тем большую совокупную выгоду они могут получить. Недаром в древности одним из самых страшных наказаний было изгнание – тогда еще было куда изгонять.
По своей духовной природе человек в еще большей степени предназначен к жизни среди себе подобных, к жизни в О. Душа может развиваться, становиться душой человека только в общении с другой (другими) душами. Человек, лишенный возможности прямого общения с себе подобными, не может пробудиться к духовной жизни, особенно к сложным ее формам: науке, искусству, любым творческим проявлениям.
Более того, сама возможность общения является непреходящей ценностью. Какие-либо проявления человеком любви, доверия, благодарности трудно себе представить, не представив по меньшей мере двух человек, связанных любовью, взирающих друг на друга с доверием, радующихся, что одному из них удалось осчастливить другого и вызвать его благодарность. Любить самого себя человек может и в одиночестве, но супружеская любовь возможна только в супружеском общении, любовь между родителями и детьми – только в общении между детьми и родителями.
Еще ярче это проявляется во взаимодействии духовной и физической природы человека. Человек не может выжить, как животное, – только посредством инстинктов. Он не может удовлетворять свои простейшие физические нужды без процесса мышления. Ему необходим процесс мышления, чтобы узнать, как сажать и растить свою пищу или как создать орудия для охоты. Инстинкты могли привести его в пещеру, если таковая имелась, но чтобы построить простейшее укрытие, необходим процесс мышления. Никакие ощущения или инстинкты не подскажут, как разжечь огонь, соткать ткань, изготовить орудия труда, сделать колесо, построить самолет, вырезать аппендикс, создать электрическую лампочку и электромясорубку, или циклотрон, или коробок спичек. Жизнь человека зависит от этих знаний, и только волевой акт его сознания, процесс мышления могут его обеспечить. Ни один человек не в состоянии самостоятельно проделать хоть какую-то часть пути, которую проделало человечество, узнавая и научаясь всему тому, что оно знает сейчас. Да и не только сейчас, а даже то, что оно уже знало три, четыре, пять тысяч лет тому назад. Но человеку и не нужно проходить этот путь самостоятельно! Все, что ему нужно, он может узнать у других людей и “стоя на плечах гигантов” кто-то из людей может заглянуть еще дальше, продвинуться еще на шаг по этому пути бесконечного поиска, добывания знаний. Человек – единственное живое существо, которое может расширять запас своих знаний от поколения к поколению, но для такой передачи от каждого получателя требуется процесс мышления. Свидетельство тому – распавшиеся цивилизации, темные времена в истории развития человечества, когда знания, накопленные веками, исчезали из жизни людей. Таким образом, поддержание человека в человеческом состоянии возможно только в окружении других людей, от которых только человек и может получить знания, начиная с того, как произносить слово “мама” и заканчивая наивысшими достижениями человеческой мысли, достигнутыми на данном этапе человеческого развития.
Вышесказанное органически присуще человеку, составляет его сущность, имеет отношение скорее к сущему, чем к должному, представляет собой почти естественный закон (сродни закону всемирного тяготения) и позволяет нам сделать еще одно утверждение:
Люди обречены на то, чтобы жить сообща.
Жизнь сообща – единственная возможная форма существования людей.
Иными словами, единственным способом жизни людей является О. Это одно из важнейших пониманий, лежащих в основе гуманизма.
Это не хорошо и не плохо. Было бы неправильно пытаться давать оценку этому факту. Существование человеческого О в основе представляет собой естественный факт, и равным образом в развитии своем оно также является естественным фактом, постепенно обретающим волевую окраску. В основе своей оно – факт естественный, но не волевой: люди не объединяются, они уже объединены, они рождаются, будучи объединены узами семьи, расширяющейся до границ клана, а также узами привычек, общего языка, общих нравов, общих воспоминаний, традиций, общего религиозного культа, общих обрядов.
Еще раз повторим: общество – это данность. Данность, не зависящая от чьей-то воли. Люди вовсе не объединяются в О, потому что они так хотят.
Они уже объединены.
Никому не нужно (да и невозможно) принимать решение – объединяться или не объединяться. По достижении определенного возраста, возраста, когда он уже стал человеком, каждый может поставить перед собой вопрос: продолжать ли существовать в обществе или попытаться (!) выйти из этого объединения? Результат налицо – подавляющее большинство людей остаются жить в О. И не важно, является ли это результатом их волевого решения или результатом фактической невозможности осуществить иное решение. Важен сам факт обреченности на взаимодействие.
Эта невозможность избежать взаимодействия – и благо, и проклятие одновременно. На протяжении тысячелетий своей истории человечество учится, овладевает этим способом жизни. С тех пор, как человечество начало мыслить о своей судьбе и искать лучшего будущего, в человеческом сознании живет одна заветная, неистребимая мечта: мечта внести сознательность в стихийный процесс жизненного развития, разумно и целесообразно двинуть его по верному пути, на место слепой анархии установить порядок и организацию. Налицо определенные успехи, но до совершенства пока еще очень далеко.
ОБЯЗАННОСТЬ – конкретное ограничение внешней свободы одного субъекта, обеспечивающее возможность осуществления права другого субъекта.
Обязанность может быть вменена любому субъекту. Однако гуманизм не может допустить, чтобы принципиально разным с точки зрения гуманизма субъектам можно было вменять одинаковые О. С точки зрения гуманизма среди всех субъектов есть субъекты особого рода – люди, которые выделяются гуманизмом из всех остальных субъектов – лиц или органов. Эти две группы субъектов – отдельные люди и лица или органы – принципиально различаются по характеру допустимых к вменению О. Гуманизм не допускает, чтобы отдельному человеку была вменена О по обеспечению возможности осуществления права лица или органа. Поэтому О человека должна быть уточнена.
Обязанность человека – конкретное ограничение его внешней свободы, обеспечивающее возможность осуществления права другого человека.
Это различение в О может быть выражено и в известном гуманистическом принципе:
Каждому человеку разрешено все, что не запрещено законом, а для органов политической власти и должностных лиц запрещено все, что им не предписано или не разрешено законом.
ОБЯЗАТЕЛЬСТВО – обязанность, самостоятельно и добровольно возложенная на себя субъектом; конкретное ограничение внешней свободы субъекта, самостоятельно и добровольно возложенное им на себя с целью обеспечения возможности осуществления права другого субъекта.
Обязательство это обязанность, следовательно, обязанность – более широкое по отношению к О понятие. С точки зрения гуманизма все люди совершенно равноправны. Для отношений между отдельными людьми не может быть применен гуманистический принцип:
Каждому человеку разрешено все, что не запрещено законом, а для органов политической власти и должностных лиц запрещено все, что им не предписано или не разрешено законом.
Действительно, каждому человеку разрешено все, что не запрещено законом. Но ведь каждому! Как же регулировать отношения между этими равноправными субъектами? Здесь на помощь приходит специальный способ ограничения внешней свободы таких высших для гуманизма и при этом полностью равноправных субъектов – самоограничение.
Договариваясь о чем-либо, такие субъекты могут добровольно принять на себя некие обязанности по отношению друг к другу и тогда эти обязанности получат наименование обязательства. И тогда самостоятельно и добровольно, возложив на себя О, человек уже не может от него произвольно отказаться. Гуманизм признает в качестве объективной реальности склонность людей нарушать границы внешней свободы других людей и своей собственной, в том числе и те границы, которые были им самим установлены в ходе самостоятельного и добровольного договаривания с другими людьми. Следовательно, когда-нибудь эта склонность кем-нибудь будет реализована. Этому нужно противостоять, противодействовать.
Инструмент по организации сосуществования – государство – призван обеспечивать выполнение человеком всех тех О, которые он на себя добровольно принял. Для этого у государства есть специальные приспособления: полиция, суды, тюрьмы… Таким образом, наличие не только государства как целого, но и таких казалось бы непривлекательных его составляющих не только оправдано, но и совершенно необходимо.
ПОВЕЛЕНИЕ – словесное выражение предоставления и ограничения внешней свободы.
Повеление может быть непосредственным: (“пойди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что”) или может быть выражено в норме. Непосредственное П всегда имеет конкретного адресата, от которого требуется сделать что-то конкретное.
Согласно примеру Л.И.Петражицкого путешественник, попавший в руки шайки разбойников, может для сохранения жизни исполнить их П, как более сильных, например, отдать кошелек. Однако, в этом случае ни разбойники, ни он сам, ни кто-либо другой не станут утверждать, что П разбойников носит нормативный характер, причем независимо от того, будет или не будет исполнено путешественником это конкретное П. Для того, чтобы мы могли некое П охарактеризовать как нормативное, оно обязательно должно содержать элемент неконкретности, всеобщности.
Неконкретность нормы может проявляться двояко. Во-первых, П становится нормативным, если предоставляет или ограничивает внешнюю свободу неопределенному кругу лиц. Нормы, наделенные этим признаком, преобладают в массиве норм любой правовой системы. Во-вторых, предоставление или ограничение внешней свободы конкретного лица или органа, предусматривающее его многократное применение, также делает П нормативным. Таковы, например, нормы, наделяющие полномочиями те или иные лица или органы. Здесь важно отметить, что наличие хотя бы одного любого из этих признаков делает повеление нормативным. В более общем виде норма призвана обеспечить правление посредством правил, а не правление посредством приказов, как это различие сформулировал Ф.Хайек. Задача нормы – проинформировать каждого человека относительно сферы ответственности, сообразно которой он может действовать. Гуманизм не допускает существование каких-либо П, не основанных на норме. Не предусмотренное никакой нормой действие, направленное на ограничение чьей-либо внешней свободы, недопустимо. Из двух видов П: непосредственных и выраженных в норме, главенствующим гуманизм признает П, выраженное в норме.
Вместе с тем, будучи нормативным или непосредственным, повеление остается повелением.
ПОДВЛАСТНЫЙ СУБЪЕКТ – субъект, который не может безнаказанно отказаться от исполнения повеления властного субъекта.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ (государственная власть и местное самоуправление) - власть, осуществляемая на определённой территории, способом осуществления которой является закон и основанные на нем непосредственные повеления.
Власть это право властного субъекта предоставлять и ограничивать внешнюю свободу подвластных субъектов. Это самое широкое определение власти. Но внутри понятия «власть» содержатся разные виды власти.
Понятно, что и президент, и главарь шайки имеют возможность обеспечить выполнение своего повеления. Понятно также, что способы такого обеспечения у этих властных субъектов различаются, должны различаться. Природа власти главаря шайки, отца семейства отличаются от природы ПВ, они не имеют прямого отношения к функционированию государства. Нам необходимо из понятия “власть” выделить ту ее часть, которая непосредственно касается функционирования государства, она и будет властью политической.
Словосочетание “государственная власть и местное самоуправление” по своей сути не верно. Анализируя его, можно сделать неправильный вывод о том, что на местном уровне мы управляем собой сами, а на государственном – нами управляет власть. Этимология этого словосочетания понятна. Термин “местное самоуправление” родился в средневековье, когда на местах действительно появилась возможность управляться самостоятельно, то есть без непосредственного управления королевской, княжеской властью. Сегодня становится понятным, почему неверно такое словосочетание. Правильнее было бы говорить “государственная власть и местное управление”, имея в виду, что и на государственном, и на местном уровне механизм управления не различается. Однако, термин “местное самоуправление” так распространен, так привился, вошел, в том числе и в международные документы, что мы вынуждены использовать его в привычном виде, памятуя о том, что управление на государственном и на местном уровне – это одинаковые управления.
Как видно, важнейшим элементом определения ПВ является территория. Вводя в определение это понятие, мы сразу указываем правильный территориальный принцип определения подвластных субъектов, выделяя его из совокупности любых других принципов. Логичной становится и связка “территория – закон”, поскольку у каждого закона есть вполне конкретные территориальные границы его применения.
Как известно, законы – это продукт функционирования государства. Не может ли получиться так, что государство, самостоятельно формулируя законы и имея возможность обеспечивать выполнение своих повелений, устроит нам такую жизнь, которая нам совсем не понравится? Это вполне реальная картина, которую сегодня мы можем наблюдать как в нашей жизни, так и (в разной степени) во всех других странах. Почему это происходит? Потому, что гуманистическое мировоззрение пока еще не стало мировоззрением людей, живущих в этих странах. Давайте разберемся.
Одного только гуманистического принципа о том, что внешняя свобода человека может ограничиваться только требованиями обеспечения внешней свободы других людей уже достаточно для того, чтобы государство не могло допустить какого-либо произвола в отношении любого человека. Но один только этот принцип не мешает нам, людям, самим вредить друг другу. Эту задачу решает другой гуманистический принцип о том, что каждому должен быть предоставлен максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом каждого другого. Государство – именно тот субъект, которому мы поручаем провозглашать и обеспечивать для нас элементы внешней свободы, реализовывать ПВ.
Государство состоит из органов и должностных лиц.
Сочетание, набор этих органов и должностных лиц может быть весьма разнообразным. Но сейчас нам нужно зафиксировать один очень важный момент. Без одного особого органа гуманистическое государство организовано быть не может.
Не предусмотренное никакой нормой действие, направленное на ограничение чьей-либо внешней свободы, недопустимо. Принятие самого первого закона, которым государство разрешит себе принимать законы (а любой закон – это ограничение внешней свободы кого-либо), уже должно быть предусмотрено какой-то нормой.
Пока её нет, государство никак не сможет законно принять свой первый закон.
Для этого, для принятия самого первого закона и нужен тот, особый, самый главный орган. Вид этого особого органа прямо вытекает из принципа о том, что является единственным источником ПВ. Имя этому органу – народ.
Именно народ и только народ на своем референдуме может и должен принять первый и главный закон – Конституцию.
Всё должно иметь своё начало, даже закон. “Закон большинства голосов сам по себе устанавливается в результате соглашения и предполагает, по меньшей мере единожды, – единодушие”. Конституция – это и есть та форма, в которую ныне отливается начало, называемое с лёгкой руки Ж.Ж.Руссо “общественным договором”, то единственное начало, которое гуманизм готов признать в качестве источника ПВ.
Факт подписания общественного договора, конечно же, – картина идеализированная. Тем не менее, история знает примеры буквального выполнения этого условия – единодушного принятия такого соглашения. Поздней осенью 1620 года более ста пассажиров парусника “Мэйфлауэр”, навсегда направлявшихся в Новый Свет, уже в виду американских берегов, но ещё не сходя с корабля, подписали следующий документ:
“ Именем Господа, аминь.
Мы, нижеподписавшиеся,.. предприняв во славу Божью – для распространения христианской веры и славы нашего короля и отечества – путешествие с целью основать колонию в северной части Виргинии, настоящим торжественно и взаимно перед лицом Бога объединяемся в гражданский и политический организм для поддержания среди нас лучшего порядка и безопасности, а также для вышеуказанных целей; в силу этого мы создадим и введём такие справедливые и одинаковые для всех законы, ордонансы, акты, установления и административные учреждения, которые в то или иное время будут считаться подходящими и соответствующими всеобщему благу колоний и которым мы обещаем следовать и подчиняться. В свидетельство чего мы ставим наши имена.
Мыс Код, 11 ноября… Anno Domini 1620”.
Таким совершенно явным образом колонисты установили над собой ПВ.
Похожие общественные договоры были составлены также в Нью-Хейвене в 1637 г., в Род-Айленде в 1638 г., в Коннектикуте в 1638 г., в Провиденсе в 1640 г.
Очевидно, приведённый документ, – общественный договор. Вместе с тем, также очевидно, очень многое из договора он относит на будущее время, на потом, когда “мы издадим законы и введём административные учреждения”. Сегодня мы понимаем, что для полноценного общественного договора этого мало. Понимали это и американские колонисты. Так, например, 14 января 1638 г. был подписан Fundamental Orders of Connecticut, который установил государственный строй в Коннектикуте во всех подробностях. В чём же смысл, суть общественного договора, закрепляемого в Конституции? Через сто лет после написания на борту “Мэйфлауэра” этого замечательного документа Ж.Ж. Руссо так определил эту задачу: “Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остаётся столь же свободным, как и прежде”.
Вот он идеал ПВ: соединяясь со всеми, оставаться таким же свободным, как и прежде, поскольку “каждый, – по словам Ж.Ж.Руссо, – подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности”. Осуществление этого идеала возможно только в том случае, если мы постоянно будем иметь в виду, что “в вопросе о договоре истинная свобода предполагает существенное равенство между договаривающимися сторонами”. Такая ассоциация образует Политический организм – а он (организм), создаёт себе особый орган (органы) – Государство. Это Руссо понимал хорошо. Однако он ничего не сказал о характере, о коварном характере такого Политического органа.
Конституция – это не просто закон, такой же как и другие законы, только главный.
Конституция – это закон, в котором мы, граждане, должны оговорить те условия, на которых мы соглашаемся уступить государству часть нашей свободы, установить над собой ПВ. В перечень таких условий обязательно должно входить провозглашение тех элементов внешней свободы, провозглашение которых мы не можем доверить государству.
Ведь потом, после принятия Конституции осуществлять ПВ, то есть создавать законы будет уже государство. Здесь при составлении Конституции особое значение приобретает требование к качеству формулирования норм. Если нам не удастся выполнить это требование, государство, несомненно, этим воспользуется.
Обязательным условием является и описание устройства этого инструмента – государства, поскольку мы соглашаемся осуществлять ПВ только вполне определенному инструменту. И если в процессе эксплуатации этот инструмент изменится без нашей санкции или просто испортится, наше обязательство подчиняться его повелениям утрачивает свою силу.
Обязательным условием является и описание алгоритмов функционирования этого инструмента – государства, поскольку мы соглашаемся уступить часть своей свободы только инструменту, функционирующему вполне определенным образом. И если инструмент начнет выполнять какие-то непредусмотренные функции, или перестанет выполнять предусмотренные функции, или станет предусмотренные функции выполнять плохо, то и в этих случаях наше обязательство подчиняться его повелениям прекращается, его ПВ заканчивается.
Именно в этом заключается смысл третьей части преамбулы Всеобщей декларации прав человека: “…необходимо, чтобы права человека охранялись властью в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения”.
Всякая ПВ должна быть предоставлена и ограничена законом.
Правовая наука уже давно изучает два принципиально разных метода правового регулирования: общезапретительного, когда по общему правилу всё запрещено, а каждый элемент разрешения проявляется в конкретной норме, и общеразрешительный, когда по общему правилу всё разрешено, а каждый элемент запрета проявляется в конкретной норме. Гуманизм категорически не разделяет мнение, что “содержание права может быть четко определено по принципу “запрещено все, что не разрешено”. Очевидно, что в праве существуют оба эти метода. Однако, в отношении одного и того же субъекта эти два метода трудно совместимы, да это и не удивительно, поскольку они имеют диаметрально противоположную направленность.
Гуманизм прилагает разные методы правового регулирования к принципиально разным субъектам. Для каждого гражданина разрешено всё, что не запрещено законом; для органов политической власти и должностных лиц запрещено всё, что им не предписано или не разрешено законом. Человеку разрешено всё, что не препятствует осуществлению внешней свободы других людей, а государству запрещено всё, что не направлено на обеспечение безопасности граждан. Делая выбор, какой метод должен быть применён в отношении какого субъекта, гуманизм таким образом ещё раз подчёркивает, кто является средством в этой паре “человек – орган власти”.
История и современная действительность дают нам массу примеров применения прямо противоположных, не гуманистических принципов в отношении пары субъектов “человек – орган власти”.
“Мнение, что каждый гражданин вправе делать всё, что не противно законам, не опасаясь никаких последствий, кроме тех, которые могут быть порождены самим действием, является политическим догматом, в который народы должны верить и который высшие власти должны исповедовать путём ненарушимого соблюдения законов. Это священный догмат, без которого не может существовать законное общество, справедливое вознаграждение – за принесённую в жертву свободу по отношению ко всей природе, присущую всем существам, одарённым чувствами, и находящую предел только в своих собственных силах. Этот догмат создаёт в людях дух свободный и сильный, ум – просвещённый, порождает в них добродетель мужества, а не податливого благоразумия, достойного только тех, кто способен переносить жалкую и необеспеченную жизнь”, – говорил Ч.Беккариа. Несмотря на всю широту её известности, эта мысль и сегодня пока еще не стала достаточно широко признанной, гуманизм еще недостаточно распространен в человеческом обществе. Именно поэтому разные представители государства по-прежнему активно отстаивают положение о том, что именно оно, государство, знает, что полезно человеку, а что вредно. Поэтому именно оно, государство, по их мнению, может и должно решать, что и в каких пределах разрешать людям, а также, что и в каких пределах разрешать себе, своим органам и должностным лицам. И удивляться этому не следует.
Такое стремление совершенно нормально в силу того, что субъекты ПВ состоят из людей. Субъекты – это лица (в том числе – люди) и органы. Применительно к государству – это должностные лица и органы. Должностные лица – это, конечно, тоже люди, но только в той своей ипостаси, которая дает им возможность влиять на внешнюю свободу других людей. Должностное лицо – субъект ПВ – человек, имеющий право оказывать влияние на внешнюю свободу другого человека (людей).
Но и органы государства, как бы мы их ни называли – парламент, правительство, совет, муниципалитет и т.п. – они также состоят из людей. Всякий субъект ПВ склонен к выходу за границы внешней свободы, установленной для него законом. Причем, совершенно неважно – декларируют ли субъекты это открыто, клянутся ли тайно в этом друг другу, как это делали, по словам Аристотеля, современные ему олигархи (“И я буду враждебно настроен к простому народу и замышлять против него самое что ни на есть худое”), или даже не обсуждают это между собой. Такая склонность присуща им уже потому, что они люди.
И опять мы не должны делать из этого факта трагедии. Не должны возмущаться и причитать, когда этому факту найдется очередное подтверждение. Но означает ли это, что мы должны спокойно, невозмутимо наблюдать за проявлениями такой склонности? Нет, не должны. Гуманизм вовсе не призывает нас смиряться с любыми безобразиями ПВ.
Осознав, что иногда бывает дождь, нужно готовиться к дождю – строить крышу над головой. Осознав, что иногда (и довольно долгое время) бывает холодно, нужно готовиться к холоду – шить теплую одежду и запасать топливо. Осознав, что все субъекты ПВ склонны к выходу за границы внешней свободы, установленной для них законом, нужно готовиться к этому, укрепляя эти границы и выстраивая правильно структуру этих субъектов, формулируя правила их функционирования такими, чтобы максимально затруднить проявление этой склонности, то есть помочь им самим этой склонности противостоять.
Сначала о границах. Создавая каждый субъект ПВ, мы должны прежде всего дать себе ясный отчет – зачем нам (людям, гражданам) нужен этот субъект. Какие элементы нашей безопасности он призван обеспечить. Мы считаем, что это единственное, ради чего он существует. Затем нужно решить, какой частью каких элементов нашей внешней свободы мы готовы пожертвовать именно этому субъекту с тем, чтобы он мог обеспечивать нашу безопасность. Теперь самое время вспомнить о предоставлении внешней свободы. Предоставляя внешнюю свободу субъекту ПВ, то есть, описывая его права и обязанности, описывая границы его внешней свободы, мы сокращаем свою внешнюю свободу. Обойтись без такого сокращения невозможно. Но и лишнее отдать было бы неправильно. Значит совершенно необходимо описать эти границы – границы нашей и его внешней свободы – как можно более точно, подробно и понятно. Жалеть слов и бумаги на это не нужно. Это не тот случай, когда краткость – сестра таланта. Надо помнить, что указанная порочная склонность присутствует всегда, и нам нужно ей противодействовать. Всякая неточность, двусмысленность (даже мнимая) всегда будет истолкована субъектом ПВ в его пользу. Нельзя забывать, что это истолковывание будет происходить тогда, когда властные полномочия субъекту уже будут предоставлены, а значит именно он и будет истолковывать, причём с позиции силы. Теперь еще более понятно, насколько необходимо и как важно качественное формулирование норм, законов.
Но еще более актуально в этом смысле понимание важности санкций. Среди людей, из которых состоят органы ПВ, и людей, являющихся должностными лицами, эта склонность может проявляться в разной степени. Но мы, укрепляя границы их внешней свободы, должны исходить из возможности самого вопиющего, самого гнусного проявления этой склонности. Формулируя права и обязанности каждого субъекта, мы должны предусмотреть санкцию за невыполнение им любого такого права-обязанности. Причем в отличие от человека, который не может быть принуждаем воспользоваться своим правом, субъект ПВ не может отказаться от использования своего права, если условия его применения (гипотеза) наступили. В каждом таком случае он обязан воспользоваться своим правом. Прокурор обязан возбудить и расследовать уголовное дело, если ему стали известны факты, свидетельствующие о возможно совершенном преступлении. Президент обязан в случае агрессии против страны ввести в стране военное положение. Правительство обязано ежегодно разрабатывать и вносить в парламент проект бюджета. Пенсионная служба обязана назначить пенсию человеку, достигшему пенсионного возраста. Очевидно, что для исполнения своих обязанностей они должны иметь соответствующие права. Очевидно также, что не воспользоваться своим правом они права не имеют.
Права и обязанности субъекта ПВ должны совпадать.
Таким образом, формулируя права и обязанности субъектов ПВ, мы должны избегать по возможности слова “право”, а всегда, когда только возможно, использовать слово “обязанность”. И обязательно каждую такую обязанность сопровождать санкцией за ее неисполнение.
Вышесказанное можно подкрепить ещё и чисто этимологическим аргументом. Государство состоит из органов и должностных лиц. Органы, в свою очередь, также состоят из должностных лиц. Таким образом, государство как инструмент состоит только из элементов – должностных лиц, часть из которых сгруппирована в органы. Все должностные лица занимают должности, то есть занимаются тем, чем заниматься должны. Не “хотят”, не “могут”, не “имеют право”, а должны! Наполеон это прекрасно понимал, когда говорил: «Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны, а управляемые – то, что хотят», – а ведь он сам был одним из «управляющих». Язык как логическая структура совершенно правильно отразил главную сущностную характеристику этих элементов государства: в отличие от всех других людей, которые могут делать то, что хотят, при условии, что они этим не мешают другим людям, должностные лица могут и должны делать только то, что должны. Народ – творец языка – не хотел, чтобы было как-то иначе. Вот он – чистый референдум, на результаты которого нельзя было повлиять хитрым формулированием вопроса, длившийся столетия референдум с совершенно однозначным результатом.
Зафиксировав принципы укрепления границ внешней свободы субъектов ПВ, нельзя упустить и не менее важный вопрос их структуры.
Крайнее проявление порочности структуры, позволяющее человеку, облеченному властью, в полной мере проявить свои худшие наклонности, сосредоточение всей или очень значительной части ПВ (то есть права предоставлять и ограничивать своими повелениями нашу внешнюю свободу) в руках одного должностного лица – императора, президента, тирана и т.п. или органа – съезда, политбюро, конвента и т.п.
Мы помним, что всякий субъект ПВ склонен к выходу за границы его внешней свободы, что для него означает присвоение себе дополнительных возможностей ограничивать нашу внешнюю свободу. Какому субъекту ПВ проще, легче, удобнее проявить эту его склонность? Конечно же, тому, у кого в руках уже сконцентрировано много ПВ. Причем должностному лицу проявить свою склонность легче, чем коллегиальному органу – ему для этого не нужно ни с кем договариваться. Чем значительнее число членов коллегиального органа, тем меньше опасность злоупотребления законами, потому что труднее подкупить лиц, наблюдающих друг за другом, и они тем меньше заинтересованы в усилении своей власти, чем меньшая доля её приходится на каждого. Какой вывод мы можем сделать из этих рассуждений?
ПВ должна быть максимально рассредоточена.
При этом нас не должно вводить в заблуждение какое-либо псевдорассредоточение власти. Если, исходя из принятой структуры, какой-либо субъект ПВ может произвольно формировать и/или расформировывать другие субъекты или давать им обязательные для исполнения непосредственные повеления, в таком случае, несмотря на то, что субъектов больше одного, никакого рассредоточения власти не происходит. Власть сосредоточена у того субъекта, кто имеет право произвольного формирования – расформирования и право непосредственных повелений. Те субъекты, которые обязаны исполнить повеления или могут быть расформированы – являются для него подвластными субъектами.
Способов рассредоточения политической власти как минимум два.
Первый - разделение ПВ по функциям.
(Здесь и далее привычный термин “разделение” употребляется в смысле – “рассредоточение”).
Внешняя свобода предоставляется и ограничивается нормой. Таким образом, одна из важнейших функций государства – это создание норм. Один, особый орган создания норм мы уже описали. Это народ, собравшийся на референдум для принятия конституции. Референдум – штука дорогая, сложная, его нельзя использовать часто. Мы считаем, что в подавляющем числе случаев его вообще нельзя использовать. Значит обязательно нужен орган (органы) для создания норм, орган – нормотворец, законодательный орган (органы). Этот орган должен заниматься провозглашением и ограничением внешней свободы.
Обеспечением возможности осуществления внешней свободы гражданами, то есть непосредственным исполнением норм должен заниматься другой орган (органы). Органы полиции должны следить, чтобы нашей жизни ничего не угрожало, а в случае возникновения опасности принять все меры для её предотвращения. Армия должна готовиться к отражению любой опасности, какая только может угрожать нам из-за границ территории нашей страны, а в случае необходимости отразить любую такую опасность. Органы налоговой службы должны точно и вовремя собирать налоги и сборы. Органы пенсионной службы должны точно и в срок выплачивать пенсию всем пенсионерам. И т.д. и т.п. “Тот, кто повелевает людьми, не должен властвовать над законами, тот, кто властвует над законами, не должен повелевать людьми”, – говорил Ж.Ж.Руссо. Здесь нужно обратить внимание на очень важное обстоятельство. Создание норм, предоставляющих и ограничивающих внешнюю свободу граждан, – прерогатива исключительно законодательного органа. Для управления государством одним органам исполнительной власти более высокого уровня может понадобиться создать нормы для других органов исполнителькой власти более низкого уровня, расписав в этих нормах алгоритмы их поведения на все (желательно) случаи жизни. И это не будет вторжением в сферу деятельности законодательной власти. Важно, чтобы должностные лица исполнительной власти ясно понимали, что такие нормы для граждан порождают только права, а для них самих – только обязанности.
Мы констатируем, что жизнь не может протекать гладко и бесконфликтно. До тех пор, пока люди не превратятся в ангелов, конфликты в нашей жизни неизбежны. Следовательно, нужен государственный орган (органы), который и будет заниматься разрешением любых конфликтов. Конфликтов между отдельными лицами, конфликтов между отдельными лицами и обществом, конфликтов между отдельными лицами и государством, конфликтов между обществом и государством, конфликтов между отдельными органами государства. Таким органом (органами) по разрешению конфликтов является суд.
Фемида не напрасно чаще всего изображается с завязанными глазами. Но и не только от того, что лицезрение тяжущихся может помешать принятию справедливого решения. Суд может и должен разрешить конфликт только тогда, когда конфликт стал ему известен. Однако, Фемида не должна иметь возможности самостоятельно выискивать нарушения, конфликты. В значительной части случаев существует заинтересованная сторона, которая в состоянии довести конфликт до рассмотрения суда. Но не всегда. Во всех остальных случаях это должен делать специальный орган (органы), призванный контролировать соблюдение законов всеми, и, главным образом, другими органами государства.
Таким образом, структура государства должна содержать органы как минимум четырех принципиально разных функций (законодательный, исполнительный, судебный, контрольный) и, сосредоточение значительной части этих функций в распоряжении одного субъекта недопустимо. При этом не нужно строить иллюзий, что все четыре вида функций можно разделить абсолютно строго.
Законодательный орган всегда одновременно является и органом представительным. Как следствие этого, он не может избежать исполнения функций по формированию других органов, а также по осуществлению части контрольных функций.
Исполнительный орган не сможет функционировать, не обладая правом детализации законов для своих должностных лиц в своих подзаконных актах. Кроме того, право вето и право законодательной инициативы (если они есть) – также являются элементами законодательного процесса.
Контрольный орган для эффективного исполнения своей функции должен иметь возможность в определенном виде проводить расследование, что в целом является функцией исполнительного органа.
Суд, создавая прецеденты, творит нормы права, то есть в какой-то части выполняет законотворческую функцию.
Все перечисленные взаимопроникновения говорят о том, что так называемый “принцип разделения властей” вообще-то не совсем принцип. Более того, это даже не идеал, к которому нужно стремиться, поскольку перечисленные функции никогда не смогут быть абсолютно разделены. Описанные выше взаимопроникновения неустранимы. Важно понимать, какой субъект ПВ является основным носителем конкретной функции, а какой вынужденно, по необходимости принимает на себя часть из них. Принципиально важно, чтобы функции, принадлежащие одному субъекту ПВ как основному носителю, не переходили в значительной части к другому субъекту ПВ, являющемуся основным носителем других функций. Принципиально важно, чтобы никакой субъект ПВ с одними функциями не мог подчинить себе субъект ПВ с другими функциями. Принципиально важно, чтобы субъект ПВ, не являющийся основным носителем функций, всегда находился в части осуществления этих функций в подчиненном положении по отношению к субъекту ПВ, являющемуся их основным носителем. Для того, чтобы это осуществить, полезно, чтобы ни у какого субъекта ПВ функций не было слишком много. Даже однородных функций. Этого позволяет достичь способ
второй – разделение ПВ по уровням.
Любая страна, размером чуть больше Ватикана, Монако или Андорры, не может иметь только один уровень пв, а уж такая большая, как Россия, и подавно. Но и само по себе разделение, в принципе, уже полезно, так как позволяет дополнительно разрешить проблему о необходимости рассредоточения ПВ. “Правительство становится хорошим не в результате сосредоточения или укрепления его власти, а в результате её правильного распределения. Если бы наша страна (США) уже не делилась на штаты, её необходимо было бы разделить”, – говорил Т.Джефферсон. Таких уровней деления для России должно быть не менее трех – государственная власть Российской Федерации, государственная власть субъектов Российской Федерации, местное самоуправление. Причем местное самоуправление также не может быть только одноуровневым. Каждый населенный пункт просто обязан иметь орган местного самоуправления. При этом крупные города могут иметь районное деление, а крупные субъекты Российской Федерации могут делиться на муниципальные образования, включающие в себя по несколько населенных пунктов.
Возможно, найдутся и другие, кроме приведенных двух, способы рассредоточения ПВ. Ну, а пока, мы можем сформулировать, что политическая власть должна быть разделена (рассредоточена) по функциям и уровням.
Мы уже говорили о том, какие функции ПВ должны исполняться, по возможности, самостоятельными основными носителями. Обязательный набор функций, на которые должна быть разделена ПВ, необходимо закрепить: ПВ по функциям должна быть разделена на законодательную, исполнительную, судебную и контрольную.
Права и обязанности субъектов ПВ должны совпадать. В отношении судебной власти это требование может и должно быть конкретизировано. Единственной целью функционирования государства, а следовательно, и субъектов судебной власти, является обеспечение безопасности граждан, то есть возможности беспрепятственно и самостоятельно осуществлять ими свои права. Если кто-либо из граждан сочтет, что возможности осуществления им его прав кто-нибудь препятствует, вопрос о том, так это или не так, не может остаться без разрешения. Ответ на такой вопрос может, а следовательно, и должна дать судебная власть. Другими словами, судебная власть не может уклониться от ответа на такой вопрос, то есть от рассмотрения по существу каждого обращения гражданина.
Судебная власть обязана рассмотреть по существу любое обращение гражданина по вопросу воспрепятствования любым способом возможности осуществления им какого-либо его права.
Для того, чтобы осуществить разделение ПВ по уровням, нужно выработать принцип, согласно которому это разделение будет осуществляться.
Наиболее распространенный сегодня «принцип» разделения власти по уровням – отвоёвывание более низким уровнем части властных полномочий у более высокого. Для “приличного” озвучивания этой формулировки придуман эвфемизм – наделение полномочиями. При этом более высокий уровень власти наделяет полномочиями более низкий уровень. Естественно в том объеме, в котором более высокий уровень сочтет это для себя полезным. Поскольку склонность выхода за границу своей внешней свободы носит всеобщий характер, так происходит всегда. Так происходило не только на лугу Раннимед в 1215 году, что совершенно естественно и объяснимо. Но так происходило и в Филадельфии в 1787 году. Именно это было камнем преткновения на пути принятия Конституции САСШ. Именно этому посвящена большая часть публикаций “Федералиста”.
При этом не нужно думать, что между различными уровнями ПВ имеются антагонистические противоречия, связанные с их разноуровневостью. Вовсе нет. Они нуждаются друг в друге и чаще всего прекрасно это осознают. Более того, самый верхний уровень всегда готов пожертвовать чем угодно, лишь бы сохранить свое существование.
В общем и целом, исторический процесс в части формирования многоуровневости власти методом проб и ошибок развивается в правильном направлении. Но уж больно извилист его путь! И эта извилистость определяется, главным образом, отсутствием более эффективного принципа разделения ПВ по уровням, чем грубое перетягивание каната, в которое превращается обычно разделение полномочий.
А такой принцип есть. Сегодня он зафиксирован в Европейской хартии местного самоуправления, в её статье четвертой, правда, только для самых нижних уровней ПВ. Используя это европейское достижение, мы можем сформулировать общий принцип разделения властей по уровням:
ПВ между уровнями в государстве должна быть разделена таким образом, чтобы властные полномочия осуществлялись способным осуществлять данное полномочие субъектом власти, наиболее близким к гражданам.
Иными словами, распределение полномочий между уровнями должно происходить не сверху вниз, а снизу вверх, то есть от местного самоуправления к государственной власти. Причем, с нижнего уровня на верхний должны передаваться только те полномочия (“права–обязанности”), осуществление которых на нижнем уровне невозможно, неэффективно.
Исходя из этого принципа, охрана общественного порядка, благоустройство территории проживания, оказание неотложной медицинской помощи и т.п. должны осуществляться на самом нижнем уровне организации политической власти. Вопросы обороны страны, организация единой денежной системы, защита государственной границы, таможенное регулирование и т.п. должны решаться и осуществляться на самом верхнем уровне организации политической власти.
Есть полномочия, с отнесением которых к тому или иному уровню проблем практически не возникает, но есть и такие (и их много), с которыми не всё так очевидно, как хотелось бы. Например, установление правил дорожного движения “может” осуществить орган любого населённого пункта. Территория для осуществления дорожного движения у него есть, законодательный (представительный) орган – тоже. Однако, при решении вопроса об отнесении полномочия к тому или иному уровню, при определении – способен или не способен данный субъект ПВ осуществлять конкретное полномочие, конечно же, необходимо опираться также и на здравый смысл, на правильное понимание безопасности. Очевидно, что если в отдельно взятом городе ввести левостороннее движение или какое-либо иное правило, отличающееся от аналогичных правил в других населённых пунктах, то количество дорожно-транспортных происшествий, с участием жителей этого города в этом городе и в других городах, значительно возрастёт. Причем, плохо от этого в первую очередь будет жителям именно этого города.
Таким образом, если установление правил дорожного движения рассматривать как элемент обеспечения безопасности дорожного движения, становится понятным, что ни один город и даже ни один субъект федерации не способен осуществить данное полномочие, поскольку наибольшей безопасности мы достигаем тогда, когда на всей территории страны действуют одинаковые правила дорожного движения. Но, например, расстановка дорожных знаков и светофоров может, а следовательно, и должна осуществляться местным самоуправлением в пределах территории соответствующего муниципалитета.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО – трехмерное пространство политических идей, в котором каждой политической идее есть закономерное место.
Все мы живем среди политических идей. Кто-то не замечает этого никогда, кто-то замечает это время от времени, а для кого-то – это естественная среда обитания. Таких людей мы, да и они сами, обычно называем политиками.
С первого взгляда на эту группу людей становится понятно, что они очень разные и было бы полезно научиться различать политиков по их существенным признакам. Сразу же оговоримся, конструируя ПП, мы не собираемся давать оценку тому, какие “политики” лучше или хуже. Мы не знаем и не собираемся разбираться в том, кто лучше – мартышка или сорока, лев или кит. Наша задача заключается в том, чтобы помочь людям утвердиться в своем праве не верить глазам своим, когда на клетке с ослом они увидят надпись “лев”. Введение понятия «политическое пространство» решает задачу исключительно классификационную – мы постараемся структурировать ПП и выделить те существенные признаки, которые позволили бы нам с некоторой степенью определенности относить “политиков” к тому или иному классу, роду, виду. При этом здесь мы совершенно не имеем в виду первоначальный смысл слова “политика” – искусство управления государством, как не имеющий отношения к нашему обществу.
На первый взгляд может показаться, что такой задачи не существует. Достаточно спросить “политика” (далее по тексту – без кавычек) и он с готовностью самоидентифицируется: консерватор, либеральный демократ, национал-социалист и т.д. и т.п. Но такой ответ малоинформативен. Во-первых, такая самоидентификация редко соответствует действительности. Прежде всего потому, что политики “хотят казаться”. Вспомните, сколько в нашей стране двадцать лет назад было политиков-коммунистов, двадцать лет назад – политиков-демократов. Кроме того, сами политики очень по-разному понимают значение этих слов-идентификаторов. Поэтому объективно разные политики могут назвать себя одинаковым словом, а объективно одинаковые – разными словами. Во-вторых, даже, те, кого интересует идентификация политика, вряд ли могут с уверенностью утверждать, что понимают эти политические термины достаточно одинаково.
Если вспомнить, что политики обычно группируются в некие подмножества, именуемые в просторечии партиями, и это нам мало чем поможет. Анализ программных документов партий показывает их мелкотравчатость, хаотичность и полную бессистемность.
Если “слегка” идеализировать ситуацию, можно определить политика как человека, разделяющего конкретные политические идеи. Тогда нам необходимо систематизировать эти идеи. То есть сгруппировать их определенным образом. Предлагается сгруппировать политические идеи не по одной оси – левые – правые, а вокруг трех осей, то есть в некоем ПП.
Первой и наиболее важной осью такого ПП является ось безусловных ценностей: человек – общество – государство.
На одном конце этой оси расположена политическая идея №1, согласно которой каждый человек является наивысшей ценностью – центром вселенной, ради которой всё существует и функционирует. Общество – это совокупность отдельных личностей, не должная иметь ни на какую личность никаких прав, не должная иметь никаких интересов, противоречащих интересам отдельной личности. Государство – некий инструмент, предназначенный для организации сосуществования людей и, так же, как и общество, не имеющий никаких прав на отдельную личность и никаких интересов, интересам этой личности противоречащих. У человека есть только три рода обязанностей – не нарушать таких же, как у него, прав других людей, исполнять обязательства, которые он добровольно на себя принял, и платить налоги на содержание государства. Государство обеспечивает выполнение этих обязанностей каждым человеком.
Эта политическая идея предполагает наличие у каждого человека максимально возможного объема свободы, поэтому наиболее подходящее название этой политической идеи – Либерализм (liberalis – свободный).
На другом конце этой оси расположена политическая идея №2, согласно которой государство – это все. Человек – это винтик, роль и функция которого определена государством. Любое предписание государства законно и подлежит неукоснительному исполнению. У человека нет никаких самостоятельных целей. Общество – инструмент государства, помогающий методами солидарной ответственности (один за всех и все за одного) принудить отдельного человека исполнять любые предписания государства.
Название этой политической идее – Этатизм – закрепляет главенствующую роль именно государства.
Примерно в центре рассматриваемой оси расположена политическая идея №3, согласно которой наивысшей ценностью является общество. Общество ставит цели жизни и развития своим отдельным членам. Общество дает оценку действиям человека с точки зрения их полезности для достижения целей общества – его сохранения и развития. Человек вправе преследовать любые цели, не противоречащие интересам общества как целого, обязан соблюдать права других людей, исполнять свои добровольные обязательства и все предписания общества, направленные на достижения его, общества, целей. Государство обеспечивает выполнение этих обязанностей каждым человеком.
Наиболее подходящее название этой политической идеи – Социализм (socialis – общественный).
На протяжении всей первой оси присутствует элемент – государство как совокупность структур и механизмов управления, объем и характер функций которого в зависимости от положения на оси изменяется. Но как государство образуется, что является источником его власти ? На эти вопросы отвечают политические идеи, расположенные вдоль второй оси нашего ПП – оси источников права.
На одном конце второй оси расположена политическая идея №4, согласно которой все граждане данной страны являются источником государственной власти и, следовательно, все они вправе управлять государством. Это управление может осуществляться гражданами непосредственно или через своих представителей.
Наиболее подходящее название этой политической идеи – Демократия.
На другом конце этой оси расположена политическая идея №5, согласно которой государственная власть под тем или другим (иногда благовидным) предлогом может осуществляться единолично. В зависимости от предлога или способа достижения власти она может называться монархия, диктатура, тирания и т.п. Наиболее подходящее название для этой политической идеи – Деспотия. История демонстрирует нам большое число разнообразных промежуточных вариантов – триумвиратов, директорий, семибоярщин и других узурпаций.
Когда мы говорим о демократии как о равенстве прав на управление делами государства, мы говорим, что это равенство прав касается только граждан. Вместе с тем, существуют политические идеи, которые говорят о том, что отнюдь не все люди достойны называться высоким словом – граждане. Кроме того, наряду с правом государственного управления каждый человек теоретически может обладать (или не обладать) и иными разнообразными правами. Эти факты не нашли отражения на первых двух осях, следовательно, появляется необходимость во введении третьей оси нашего ПП – оси использования права.
На одном конце третьей оси расположена политическая идея №6, согласно которой есть люди (человек) первого и других сортов. Людям первого сорта принадлежат все права, обусловленные положением на первой и второй оси, а остальные люди не имеют никаких прав. Причем принадлежность к первому сорту может определяться разными обстоятельствами – такими как национальность, религия, происхождение и т.п.
Наиболее подходящее название этой идеи – Исключительность.
На другом конце этой оси расположена прямо противоположная политическая идея №7, согласно которой все люди политически одного сорта и никакая исключительность не допускается. Каждый человек обладает точно таким же объемом прав, как и любой другой.
Наиболее подходящее название этой политической идеи – Равноправие.
Область ПП, характеризующуюся политическими идеями либерализм – демократия – равноправие, и олицетворяет собой положение гуманизма в трехмерном ПП.
Теперь, когда мы описали трехмерное ПП, становится очевидным, что для описания политического лица конкретного политика (и конкретного политического режима) необходимо определить его положение на осях Либерализм – Этатизм, Демократия – Деспотия, Равноправие – Исключительность. Расположив политиков в ПП, можно с очевидностью определить, кто из них соратники, кто союзники и кто политические противники. Определив в ПП современное положение нашего политического режима, можно определить, куда предлагают нам двигаться те или иные политики. И, кстати, только в этом случае станет понятным, кто же из политиков в действительности консерватор – тот, чье положение в ПП сегодня совпадает с положением политического режима и, следовательно, он объективно будет стараться его сохранить. Для сравнения союзников, то есть таких политиков, положение которых в ПП очень близко, можно ввести еще одну характеристику – степень радикализма, то есть скорость, с которой данный политик предлагает перевести существующий политический режим в новое, лучшее, по его мнению, состояние.
ПРАВОВАЯ СИСТЕМА ГОСУДАРСТВА – совокупность норм, изложенная в иерархической системе нормативных правовых актов, принятых политической властью.
Жизнь сообща, в обществе – единственная доступная людям форма существования. Право – одно из обязательных условий совместного существования людей. Воплощением этого условия является правовая система, существующая, действующая в конкретном обществе и состоящая из её конкретных элементов – норм. Для того, чтобы ПСГ действительно работала, элементы общества – люди должны соблюдать элементы ПСГ – нормы. Люди, по большей части, так и поступают.
Имеет ли для нас – людей – какое-либо значение, по какой причине большинство из нас соблюдает законы – только по принуждению или и добровольно? Существует мнение, бесстрашно заявленное П.Сорокиным: “По каким мотивам обязанное лицо исполняет свою (юридическую) обязанность – из страха ли наказания, из корысти или из чистого сознания долга – это имеет второстепенное значение, сплошь и рядом ничтожное”. Так ли это? Давайте задумаемся, действительно ли нам совершенно безразлично в каком обществе жить, – в таком, в котором законы (нормы) соблюдаются людьми только из-под палки, по принуждению, в результате действия “энергии, которую создает штык, постоянно уставленный в грудь каждому гражданину” или в таком, в котором законы (нормы) соблюдаются людьми добровольно и только иногда – по принуждению, в котором “каждый гражданин по призыву законов встанет под знамя правопорядка и воспримет попытку нарушить порядок в обществе как нарушение его личных интересов”, – как эту альтернативу сформулировал Т.Джефферсон. Ответ, надеемся не только для нас, гуманистов очевиден. Добровольное соблюдение людьми законов (норм) предпочтительно.
Если мы хотим, чтобы “люди” исполняли “законы” добровольно, то в этой паре элементов мы можем оперировать только “законами”, причём только в их совокупности, в совокупности всех правовых норм, которая называется ПСГ. ПСГ должна создаваться так и такой, чтобы побуждать человека к добровольному соблюдению законов (норм).
Прежде всего, важно то, кто и как законы принимает. Каждый человек должен быть уверен, что все законы приняты “законно”. Такую уверенность ему может дать наличие именно его представителя в тех органах, которые законы принимают.
Эта уверенность сама по себе уже может породить у многих людей ощущение справедливости ПСГ и подвигнуть их к добровольному соблюдению законов, исходя именно из этого ощущения. Законам люди подчиняются, потому что верят, правильно или неправильно, в то, что последствия этого послушания в целом лучше, чем последствия непослушания. Но это – только совершенно необходимый минимум, способный повлиять только на тех людей (сегодня их, к сожалению, большинство), кто не готов приложить усилия к тому, чтобы попытаться самому разобраться в качестве правовой системы.
Тем не менее, справедливость самих законов (норм) для тех людей, кто готов дать себе труд разбираться в их качестве, ещё более важна. И, если в процессе такого изучения человек убедится в том, что законы всем людям предоставляют равные и максимальные права на внешнюю свободу, не допускают использование человека против его воли в качестве чьего-либо средства, ограничивают его внешнюю свободу только с целью обеспечения внешней свободы других людей, гарантирует ему максимально возможную безопасность – у этого человека не будет оснований считать такую ПСГ несправедливой. У него не будет оснований даже внутренне сопротивляться соблюдению законов, её составляющих. Человек будет готов к добровольному соблюдению таких законов (норм). Ни у общества, ни у государства не будет необходимости принуждать его к их соблюдению. Желать свободы – значит желать условий, при которых она может быть обеспечена.
Если же какой-либо человек сочтёт, что его права на внешнюю свободу больше, чем у других граждан, сочтёт себя вправе использовать кого-нибудь без его на то согласия для достижения своих личных целей, сочтёт свою безопасность более важной, чем безопасность других граждан, а главное – станет действовать в соответствии с таким мнением, не соблюдая при этом законов, которые он сочтёт несправедливыми, первое же подобное действие должно быть пресечено. Он должен быть принуждён к соблюдению законов и наказан за их нарушение. А главное, все люди должны знать, и жизнь должна постоянно укреплять их в уверенности, что эти последствия наступят неизбежно, неотвратимо, так как правовая система сконструирована таким образом, что иначе быть не может. И все это полностью соответствует гуманистическим воззрениям.
Такого пока еще нигде и никогда не было. Может быть, кто-то скажет, что такое и невозможно, такого никогда не будет. На это я могу лишь повторить вслед за Джефферсоном: “Люди, находясь в нестесненных и благоприятных обстоятельствах,…, способны жить совершенно нормально при правительстве, власть которого основывается не на страхе и человеческой тупости, но на разуме и сознательности человека, на преобладании у него социальных побуждений над антисоциальными, что люди способны жить при правлении настолько свободном, что оно не стесняет их ни в каком их моральном праве, но достаточно твердом, чтобы охранять их от всего морально неправого, которое, говоря короче, сохраняет за человеком все его естественные права”. Нестесненные и благоприятные обстоятельства, о которых говорит Т.Джефферсон, может создать только ПСГ при условии, что те, кто её разрабатывает, поставили себе такую задачу. Именно это может служить критерием оценки качества ПСГ.
Люди способны жить совершенно нормально – так, как описывает Т.Джефферсон, но пока они не были способны создать такую правовую систему, которая дала бы им такую возможность.
Гуманизм говорит, что внешняя свобода человека может ограничиваться только требованиями обеспечения внешней свободы других людей. Такие ограничения возможны как путём запрета совершать какие-либо действия, так и путём обязывания совершения каких-либо действий.
Какие действия могут быть запрещены: запрещаются любые действия, ограничивающие провозглашённую равную для всех людей внешнюю свободу человека. Такое обязывание бездействия, в частности, вытекает из того, что все обязаны не нарушать чужие права, то есть не действовать нарушающим их способом.
Законы (нормы) вправе требовать от человека воздержания от неправомерных действий и не вправе требовать от него каких-либо действий, за исключением требования платить налоги, а также исполнять то, что он сам добровольно обязался исполнить.
Возможно, кроме двух приведённых случаев правомерного обязывания человека к совершению каких-либо действий, кто-то захочет добавить и третий, и четвертый случай… Однако, для гуманизма этот список является исчерпывающим.
Для того, чтобы ПСГ государства могла предоставить каждому гражданину максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом каждого другого, а предоставить – значит, в том числе и обеспечить, она должна соответствовать целому ряду условий.
ПСГ, как и любая система (целое, составленное из частей) должна иметь структуру. Природа правовой системы такова, что она может быть только иерархической. На вершине этой пирамиды располагается Основной Закон – Конституция.
Политическая власть должна быть разделена по уровням. Таких уровней для России должно быть не менее трёх – государственная власть Российской Федерации, государственная власть субъектов Российской Федерации, местное самоуправление. Разделение власти по уровням означает распределение по этим уровням элементов внешней свободы с предоставлением (вменением) каждому уровню права-обязанности самостоятельно предоставлять-ограничивать эти элементы внешней свободы. Такое разделение должно быть произведено на самом верхнем уровне правовой системы – в Конституции. Причём так, чтобы, по возможности, исключить споры между уровнями, а в случае возникновения такого спора предусмотреть механизм его разрешения.
Итак, первый уровень иерархической ПСГ составляет Конституция, содержащая предметное распределение сфер правового регулирования. Внутри каждой такой сферы, соответствующей определённому уровню политической власти, должна существовать строгая иерархическая подчинённость всех издаваемых на данном уровне правовых актов.
Причём, эта иерархическая подчинённость и сама должна подчиняться определённому принципу. При формулировании такого принципа нам уже есть на что опереться. Прежде всего, это положение, которое определяет народ в качестве единственного источника политической власти. Следовательно, сам народ, собравшийся на референдум, всегда будет на вершине такой иерархической системы. Далее только закон может выступать в качестве основания для любых иных повелений. Таким образом, любые иные правовые акты могут последовать за законом, а не наоборот, и значит следующим за решением референдума уровнем в иерархии правовых актов может быть только закон.
Всякий правовой акт всегда направлен на ограничение-предоставление внешней свободы. Издание правового акта – действие, а любое действие, не предусмотренное какой-либо нормой, недопустимо. Всякая политическая власть, то есть право предоставлять и ограничивать внешнюю свободу, должна быть предоставлена законом. Таким образом, любой иной правовой акт, кроме решения референдума, может быть издан только на основании и во исполнение закона. И, значит, все иные нормативные правовые акты могут иметь уровень только ниже закона.
Система нормативных правовых актов каждого уровня политической власти должна иметь иерархическую структуру: Конституция, решение референдума, закон, иные правовые акты.
Отдавая себе отчёт в том, что даже добросовестные люди не могут избежать ошибок в процессе своей деятельности, мы должны констатировать, что правовая система может содержать ошибки, например, как частный случай, противоречащие друг другу нормы и, как крайний случай такого противоречия, нормы взаимоисключающие. Это вполне реальная, жизненная ситуация, и мы должны предусмотреть и её.
Правовая система не должна содержать взаимно противоречивых (взаимно исключающих) норм.
Когда мы говорим о противоречивости правовых норм, естественно речь идёт о нормах одного уровня! Если противоречат друг другу нормы разного уровня, то речь может идти только о несоответствии нормы более низкого уровня норме более высокого уровня. В таком случае норма более низкого уровня просто не применяется, а в отношении органа, издавшего несоответствующую норму, должен ставиться вопрос о применении к нему санкций.
Словосочетание “не должна содержать” требует некоторого пояснения.
Во-первых, если в процессе обсуждения проекта правового акта выясняется, что содержащаяся в нём норма противоречит какой-либо уже существующей норме, содержащейся в другом, действующем правовом акте, обсуждаемый проект не можен быть принят без устранения выявленного противоречия. Устранение противоречия возможно как путём редактирования проекта, так и путём (одновременного с принятием данного проекта) внесения соответствующего изменения в существующий правовой акт, противоречащий обсуждаемому проекту.
Во-вторых, если в процессе правоприменения выяснится, что какие-то уже действующие нормы противоречат друг другу, принявший эти нормы орган должен незамедлительно, в первоочередном порядке устранить такое противоречие. Соответствующее право-обязанность (полномочие) должно быть зафиксировано в перечне прав-обязанностей любого органа, наделённого правами-обязанностями по созданию норм и для первого, и для второго случая.
Состоящая из огромного числа норм ПСГ нужна не сама по себе, а для её постоянного применения. Используя на практике нормы ПСГ, применяющие их лица и органы, в частности, суды нередко сталкиваются с ситуацией, когда рассматриваемое правоотношение по разному регулируется в разных правовых актах, то есть предоставление и ограничение конкретного элемента внешней свободы описывается в разных правовых актах по разному, противоречиво. К сожалению, ни в одном государстве, в том числе и в Российской Федерации, никогда не существовало и не существует сейчас какого-либо документа, представляющего правовую систему как совокупность норм. Причем не только в том единственно правильном виде, когда каждая норма связана с конкретным элементом внешней свободы, с конкретным правом, предоставить и ограничить которое зафиксированным в ней повелением она и предназначена. Но, даже, хотя бы в привычном виде правил поведения. Даже если государство и проводит систематизацию правовой системы, то систематизируются всегда правовые акты, а не нормы, хотя бы и понимаемые как правила поведения. Если бы систематизация ПСГ или хотя бы её изложение когда-нибудь были проведены по правовым нормам, а не по правовым актам, положительные результаты такой систематизации значительно превысили бы возможности изредка проводимых инкорпорации, консолидации и кодификации вместе взятых.
Это и не удивительно, поскольку взгляд на ПСГ как на совокупность норм – это взгляд на её содержание, не замутненное формой правовых актов. Однако, как бы мы ни вглядывались в ПСГ, изложенную в виде совокупности правовых актов, мы никогда не сможем разглядеть в ней совокупность норм. Для того, чтобы её разглядеть, правовую систему нужно соответствующим образом изложить. Элементы конкретной нормы очень часто рассредоточены по разным статьям правового акта, а то и по разным правовым актам. Изложение ПСГ в виде совокупности норм как раз и заключается в том, чтобы собрать воедино рассредоточенные по разным правовым актам, по разным их статьям элементы нормы – её гипотезу, диспозицию и санкцию или, возможно даже, их части, когда и они оказываются рассредоточенными.
Восстановленная таким образом норма сразу же и наглядно продемонстрирует все недостатки ее отражения в правовых актах, если они есть, исходя из принятых принципов построения правовой системы, пусть даже и не гуманистических.
Одного взгляда на восстановленную таким образом норму будет достаточно, чтобы заметить отсутствие какого-либо ее элемента – гипотезы, диспозиции или санкции. Со второго взгляда будет заметно в какой степени при изложении нормы в правовых актах возможно неверное или неоднозначное понимание каждого элемента нормы не только по причине плохого их словесного изложения, но также и по причине противоречий или нестыковок между различными частями каждого элемента нормы, рассредоточенными по разным местам, может быть, даже разных правовых актов. Но это только технические достижения. Главное, чего позволил бы достичь такой способ изложения – это содержательного анализа нормы, то есть, словесного выражения предоставления и ограничения внешней свободы. В нашем случае, исходя из нашего гуманистического понимания, можно и нужно было бы проверить:
- равные ли права на внешнюю свободу предоставляет эта норма;
- не ограничивает ли эта норма внешнюю свободу человека чем-нибудь, кроме требований обеспечения внешней свободы других людей;
- не пытается ли эта норма использовать кого-либо против его воли для достижения чужой цели;
- не принуждает ли эта норма кого-либо воспользоваться каким-либо его правом;
- действительно ли эта норма предоставляет каждому человеку максимально возможный объем данного элемента внешней свободы;
- не требует ли эта норма от человека каких-либо действий сверх допустимого исчерпывающим перечнем и т.п.
Провести такую содержательную проверку практически невозможно до тех пор, пока вся норма во всех ее проявлениях в ПСГ не сосредоточена перед глазами, в одном месте. Трудно представить себе человека, способного своим внутренним взором объять всю ПСГ, мысленно выделить в ней все элементы, относящиеся именно к одной, конкретной норме и, тем более, проделать в уме ту работу, о которой мы сказали чуть выше. Если же две первые части такой работы проделать не мысленно (не только мысленно), а зафиксировав ее результаты на бумаге, это как раз и будет требуемым восстановлением нормы. Тогда и содержательный анализ нормы без труда можно будет проделать на бумаге.
Если мы хотим иметь качественную ПСГ, то есть полностью соответствующую нашим требованиям, то изложение ее в виде совокупности норм является, безусловно, полезным. Однако, это не значит, что в практической деятельности мы сможем пользоваться ПСГ, изложенной таким образом. Для практического использования изложенная в таком виде ПСГ вряд ли удобна. Проверив каждую норму ПСГ изложенным выше способом, нам придется, в случае необходимости, откорректировать те правовые акты, которые содержат дефектные элементы данной нормы и их части, но пользоваться все-таки ПСГ, изложенной привычным способом, поскольку она структурирована по правоприменителям, а это для правоприменителей, конечно же, более удобно.
Однако, такая работа пока не проделана, противоречивые правовые акты встречаются довольно часто, и в таких случаях перед нами встаёт вопрос – какой из таких противоречащих друг другу правовых актов нужно применить? Мы не можем оставить этот важный вопрос на собственное усмотрение правоприменителей и должны вооружить их соответствующим принципом, алгоритмом разрешения спорной ситуации. Очевидно, это надо сделать до того, как соответствующие органы приведут в порядок дефектную часть правовой системы. Это необходимо потому, что жизнь не может стоять на месте в ожидании устранения дефектов ПСГ, поскольку первична жизнь, наше сосуществование, а не ПСГ. Иными словами – ПСГ для сосуществования, а не наоборот.
Алгоритм разрешения спора о применении правового акта должен состоять из трёх стадий.
На первой стадии необходимо проверить, относятся ли органы, издавшие вступившие в противоречие правовые акты, к разным уровням власти. Если это так, то подлежащим применению признаётся правовой акт, изданный на том уровне, к компетенции которого Конституцией отнесено право-обязанность по предоставлению-ограничению элемента внешней свободы, являющегося его (акта) содержанием. Если органы, издавшие конкурирующие правовые акты, относятся к одному уровню власти, переходим к следующей стадии проверки.
На второй стадии необходимо проверить, относятся ли противоречивые правовые акты к разным уровням иерархии правовой системы. Если это так, то подлежащим применению признаётся правовой акт, более высокий по своей иерархии. Если конкурирующие правовые акты относятся к одному уровню иерархии, переходим к следующей стадии проверки.
На третьей стадии проверки необходимо проверить, к какому времени относятся противоречивые правовые акты. Подлежащим применению признаётся правовой акт, изданный позже других. Поскольку один и тот же орган не может издать несколько актов одномоментно, мы всегда сможем точно определить, какой из конкурирующих правовых актов подлежит применению.
Из двух или более правовых актов, регулирующих одно и то же правоотношение, применяется (в порядке убывания значимости) правовой акт, либо изданный на том уровне, к компетенции которого Конституцией отнесено право-обязанность по предоставлению-ограничению элемента внешней свободы, являющегося содержанием правового акта, либо правовой акт, более высокий по своей иерархии, либо изданный позже других.
Каждая норма, как словесное выражение предоставления и ограничения внешней свободы, всегда сложный регулирующий комплекс, причем, сложный сразу в нескольких смыслах. Во-первых, комплекс, всегда состоящий их трех элементов – гипотезы, диспозиции и санкции. Во-вторых, комплекс, состоящий из частей, как предоставляющих, так и ограничивающих внешнюю свободу. В-третьих, комплекс, регулирующий отношения трех групп субъектов – наделяемых субъектов, обязываемых субъектов и обеспечивающих субъектов.
Сложная, комплексная структура каждой нормы накладывает отпечаток и на структуру ПСГ.
ПСГ, в отличие от системы правовых актов, не является строго иерархической. Нет такого элемента права, аналогичного Конституции в системе правовых актов, который можно было бы назвать главным, таким, что все остальные элементы права, а, следовательно, и соответствующие им нормы, можно было бы назвать подчиненными по отношению к нему, вытекающими из него. Право на жизнь, право на свободу, право на собственность (право иметь собственность) – “равноправны”, имеют один уровень иерархии, не выводятся один из другого. С другой стороны, есть элементы права, имеющие явно соподчиненный характер, так как первое является необходимым элементом по обепечению второго. Права на хранение и ношение оружия, например, соподчинены праву на жизнь, права истребовать и предоставлять доказательства соподчинены праву на судебную защиту и т.п. Таким образом, правовая система представляет собой многовершинную иерархическую структуру.
Диспозиция каждой нормы уникальна. Именно диспозиция и делает одну норму отличной от другой. Гипотезы и/или санкции в разных нормах могут повторяться. Так, например, у всех основных прав гипотеза одинакова – [всегда и все люди] имеют право на жизнь, имеют право на свободу… Санкции в разных нормах также могут совпадать довольно часто.
Реализация гуманистических ценностей и принципов в конкретной стране возможна только посредством ПСГ этой страны. Как видно из этой статьи, построение качественной ПСГ очень непростая задача. Однако, не решив этой задачи, нельзя рассчитывать на торжество идей гуманизма.
ПРАВО – это внешняя свобода, предоставленная и ограниченная нормой.
На протяжении столетий юридические науки, а вместе с ними и все человечество, пытались понять, что есть “право”. Однако, даже сегодня, в XXI веке по этому вопросу так и нет общепризнанного мнения.
Наиболее глубоким и теоретически обоснованным нам представляется определение понятия “право”, которое было дано на рубеже XIX и ХХ веков великим русским правоведом Е.Н. Трубецким. Именно его определение вынесено в заголовок настоящей статьи.
Первый признак, который приходит в голову при анализе понятия «право», это то, что П выражает собой правила, которые либо обязывают, либо запрещают что-то делать. Недаром в русском языке существует большая группа однокоренных слов (правильный, праведный, правило, правление, правосудие и т.п.), которые могут быть объединены общим представлением о чем-то таком, что является правильным, чего не следует нарушать. Отсюда же и слово “правёж”, т.е. наказание за нарушение.
Со словом “право” мы интуитивно связываем некое, исходящее извне повеление, предписание совершения или, наоборот, запрета каких-либо действий, то есть обязанность. При этом всякая обязанность, как одна сторона медали, подразумевает наличие другой стороны – чьего-либо П. Отсутствие одной из сторон делает бессмысленным существование другой. Нет должника без кредитора, как нет и кредитора без должника. Нет права собственности, если некому посягнуть на это П. Следовательно, П может существовать, только в совокупности разумных существ, то есть в обществе.
С другой стороны, общество разумных существ не может существовать без П. Невозможно представить себе такое собрание людей, в котором никто не признавал бы за своим соседом никаких прав, в том числе ни права на жизнь, ни права на имущество и т.п. Такое собрание не могло бы быть человеческим обществом. Люди могут составить общество только при том условии, что за его членами признаются хоть какие-то права, которые другие члены общества не должны нарушать. То есть, каждый должен согласиться признавать за собой обязанность не нарушать чужих прав. Живя в обществе (а никакой другой возможности у нас нет), человек не может не поступаться частью своих личных интересов. Он должен уважать чужую жизнь, взгляды, свободу, право на имущество. При этом человек вправе ожидать такого же отношения от других людей. “Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними”, – гласит известный гуманистический принцип. То, что какая-то часть людей ведет себя не в соответствии с этими принципами, является исключением, которое не может поколебать самого правила. Все в обществе знают, не могут не знать о существовании определенного порядка, которому должно подчиняться. Поскольку мы все обречены на жизнь в обществе, мы не можем сделать иного вывода. Общество немыслимо без хоть какого-то порядка, существующего в нем. Отсюда можно сделать вывод и о том, что в самом общем виде П – это порядок, регулирующий отношения людей в человеческом обществе. Состояние “bellum omnium contra omnes” – не есть состояние общества – это уже не общество.
Говоря о человеческом обществе, мы подразумеваем, что оно состоит из разумных и свободных граждан. Разумных в том смысле, что каждый из них в состоянии, как минимум, понять обращенное к нему требование. Свободных только в том смысле, что каждый из них обладает внутренней свободой, свободой выбора соблюсти или нарушить чужое право, предполагающей такую его способность. Как было сказано А.Эсменом еще сто лет назад: “Источник всякого права находится в личности, так как только личность есть существо реальное, свободное и ответственное”.
Итак, право одного всегда выражает одновременно и обязанность другого. А обязанность может быть приписана только такому лицу, которое может выбрать между должным и недолжным. П не является неким “законом всемирного тяготения”, который помимо нашей воли заставляет людей поступать только должным образом. П (правило) выступает как требование, обращенное к нашей свободной воле, требование, которое мы можем исполнить или нарушить. Свобода, внешняя свобода, свобода поступать тем или иным образом и составляет содержание П. “Источник права… лежит в свободе, но здесь свобода является в другой форме: это свобода внешняя, которая состоит в независимости лица от чужой воли во внешних действиях… Внешняя свобода становится правом, то есть требованием, единственно потому, что она составляет явление внутренней, абсолютной свободы лица”, – говорил Б.Н.Чичерин.
Формулируя определение понятия, полезно использовать правило Ж.Э.Ренана: “Если вы хотите подчеркнуть важность какой-либо идеи, устраните ее и покажите, чем сделался бы мир без нее”. В нашем случае такой идеей является свобода как содержание П. Очевидно, что там, где нет внешней свободы, там нет и П. Существо, лишенное внешней свободы – раб, есть вместе с тем и существо бесправное. Свобода лица достигать тех или иных целей является настолько существенным признаком, что с ее уничтожением уничтожается и само П. По словам И.Канта “право – это совокупность условий, при которых произвол одного [лица] совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы”.
Таким образом, именно внешняя свобода является важнейшим элементом П, без которого оно существовать не может.
Дополнительное подтверждение этого очень важного для понимания сущности П утверждения дает анализ содержания конкретных прав. Например, право на жизнь означает, что только сам человек свободен располагать своей жизнью, а все люди должны уважать эту свободу, в том смысле, что никто не должен препятствовать ему распоряжаться ею (жизнью) любым способом, вплоть до самоубийства, а так же в том смысле, что никто, кроме самого человека, распоряжаться его жизнью не может, то есть никакой другой человек, ни общество в целом не могут покушаться на его жизнь. Право собственности есть свобода лица-собственника владеть, пользоваться и распоряжаться принадлежащей ему вещью, и никто не должен посягать на эту свободу. Право на получение долга есть свобода кредитора требовать от должника уплаты, и никто не должен запрещать такое требование. Этот ряд примеров может быть продолжен и везде мы увидим, что всякому праву сопутствует свобода определенного лица на какие-то действия, а если мы попытаемся эту свободу устранить, вместе с ней устраняется и само право.
При этом нас не должны сбивать с толку те слова, которыми описывается название того или иного права. Так, например, крепостное право, казалось бы, закрепляет не свободу, а, наоборот, несвободу того лица (тех лиц), о чьём праве говорится в названии. На самом деле крепостное право есть одно из тех кажущихся исключений, которые только подтверждают общее правило. Крепостное право действительно отнимает свободу у крепостного. Но оно при этом утверждает свободу его господина. Крепостное право есть свобода господина распоряжаться своим крепостным. Если мы из крепостного права изымем этот его компонент – свободу господина, от самого понятия крепостного права ничего не останется. Крепостное право, очевидно, не есть право крепостного, поскольку он не свободен и поэтому – бесправен. Крепостное право есть право господина именно потому, что оно выражает именно его свободу. При этом крепостное право не только предоставляет господину право, но и ограничивает его. Достаточно вспомнить “Юрьев день” или запрет продажи крепостных на вывод. Таким образом, правильнее было бы назвать его правом о закрепощении.
Наряду со свободой – субъективным, личным элементом, П заключает в себе и другой – общественный элемент – правило поведения или норму, ограничивающую свободу отдельного лица. Этот элемент – ограничение свободы нормой – представляется столь же существенным признаком П, как и сама свобода. Это легко увидеть, предположив (хотя такое предположение вызывает у нас определенные затруднения), что такие ограничивающие правила отсутствуют, то есть каждый имеет безграничное П распоряжаться чужой жизнью, любой вещью и т.п. Это означает, что ни у кого нет никакого П, т.е. всякое П уничтожается при таком порядке вещей. Говоря словами Ж.Бодэна из его “Шести книг общего благополучия”, написанных почти полтысячелетия назад: “Ничто не может быть общественным там, где нет ничего частного, точно так же, как не может быть короля там, где короли все”. Где свобода отдельного лица не ограничена никакими правилами, там вообще нет никакого П.
Ни при безбрежности, безграничности свободы у отдельных лиц, ни при полном её отсутствии у них П просто не может существовать.
Еще одним существенным признаком права является правило или норма, регулирующая объем свободы отдельных лиц. Именно возникновение подобных правил и знаменует собой возникновение человеческого общества.
Таким образом, сущность права выражается в двух основных проявлениях: с одной стороны, оно предоставляет лицу определенную область свободы; с другой стороны, оно ограничивает эту область набором определенных правил, причем и то, и другое осуществляется посредством норм.
Прообраз такого понимания права можно встретить еще у А.Куницына: “Человек может производить все деяния, которыми свобода других не нарушается, каковая возможность называется правом… По сему право, во-первых, как качество лица, есть возможность поступать произвольно, не нарушая законной свободы других; во – вторых, как качество действия, оно означает совместимость нашей свободы со всеобщей законной свободою; в – третьих, как собрание законов, оно есть совокупность условий, при которых всеобщая совокупная свобода возможна”.
В юридической науке с давних пор принято разделять П на объективное и субъективное. “Эти два понятия составляют венец современной теории права, наивысшее и последнее ее обобщение… Оба они столь различны по своей природе, что не поддаются подведению под какое-либо высшее родовое понятие. Для каждого из них существует свой высший и самостоятельный родовой момент. Иными словами, то, что люди исторически считали и считают правом, не может служить материалом для образования единого определения”. Н.Н.Алексеев в наиболее категоричной форме изложил господствующую точку зрения на этот вопрос. Единственным эффективным способом ее опровержения может быть только качественное определение понятия “право”, обощающее в себе обе эти категории. Нас не должно останавливать то, что некоторые авторы считают, что “не могут быть оправданы попытки объединить объективное и субъективное право единым понятием права, поскольку эти явления лежат в разных плоскостях правовой реальности”.
Указанный категорический подход расчленяет правовую действительность на две составляющие: в одной видятся устанавливаемые общеобязательные нормы, а в другой – всё, связанное с их реализацией, те конкретные возможности, полномочия, действия, которые люди могут предпринимать на основе и в пределах этих норм.
П как норма (закон) и П как возможность или управомоченность субъектов вести себя известным образом в рамках этих установлений – вот суть разграничения П на объективное и субъективное. П в объективном смысле – это законодательство; П же в субъективном смысле – это те конкретные возможности, права, требования, притязания, которые возникают на основе и в пределах этого законодательства.
Замечательно, что определение Е.Н.Трубецкого объединяет в понятии П его субъективную и объективную стороны. Объединяет органично и неразрывно. П является только та часть внешней свободы, которая предоставлена и ограничена нормой. Но и норма нужна и существует постольку, поскольку она предоставляет и ограничивает внешнюю свободу. Ни сама норма, ни отдельно свобода не являются правом. П рождается только от их соединения и существует, пока существует их единство. Нет отдельного объективного П и отдельного субъективного П. Есть П, которое рождается от соединения его объективной и субъективной частей. Причем, в этом неразрывном тандеме ведущей является внешняя свобода субъекта, то есть часть субъективная. Объективная часть занимает подчиненное положение, поскольку она нужна только для того, чтобы предоставить и ограничить часть субъективную. Однако, и субъективная часть не может существовать отдельно, так как она появляется только в результате её предоставления и ограничения частью объективной. Именно поэтому неправильно говорить об объективном и субъективном П, но можно рассматривать его – П – со стороны объективной, со стороны его формы, то есть в совокупности его норм, и со стороны субъективной, со стороны его содержания, то есть тех элементов внешней свободы, которые этими нормами предоставлены и ограничены.
Для того, чтобы быть уверенными в адекватности нашего определения определяемому понятию необходимо проверить его на соразмерность. Во-первых, не является ли наше определение слишком широким, то есть не включает ли оно в себя элементы, не относящиеся к понятию П.
Главным подозреваемым на несоразмерность элементом является нравственность. Целый ряд авторов неоднократно пытались отождествить эти два понятия. И это не случайно, так как существует множество нравственных норм, ограничивающих произвол одних лиц по отношению к другим. Общеизвестно, что нравственные нормы современного общества запрещают убивать, воровать, наносить побои и т.п. Следовательно, нравственность ограждает внешнюю свободу лиц от насилия и иных проявлений произвола. Заметим попутно, что в таком случае нравственная норма обычно подкрепляется правовой, которая тогда несет в себе и нравственное, и правовое содержание. Однако, далеко не все правовые нормы нравственны по своему содержанию, и уже в этом смысле объемы понятий П и нравственности не совпадают.
С другой стороны, далеко не все нравственные нормы имеют правовое значение, то есть значение предоставления или ограничения внешней свободы. Например, всем известно, что лгать нехорошо. Однако, сама по себе ложь, поскольку она не приносит никому вреда, не есть нарушение свободы какого-либо лица, следовательно, такая ложь не есть нарушение чьего-либо П. Вместе с тем, специфический вид лжи – клевета является нарушением не только нравственности, но и П, так как является прямым посягательством на внешнюю свободу конкретного лица, на его свободу осуществлять все те цели, которые предполагают его доброе имя. Нравственное правило, запрещающее клевету, несомненно, заключает в себе правовой элемент.
Вместе с тем, нетрудно убедиться, что все нравственные правила, требующие от человека определенного внутреннего состояния, например, любви, доброжелательности, уважения к ближнему, бескорыстной преданности долгу и т.п. не имеют в себе правового элемента. Само по себе внутреннее состояние любого человека не затрагивает внешней свободы другого лица и не может служить содержанием его права. Если мы и говорим о чьем-то праве на любовь, уважение, благодарность, то в этих словах отсутствует правовой смысл. Даже если кто-либо ненавидит другого человека, этому факту не может быть дано правовой оценки до тех пор, пока ненависть не проявится в конкретных действиях, уже хотя бы потому, что до этого момента о существовании этой ненависти мы не знаем.
Нравственность всегда предполагает две составляющие. Одна из этих составляющих обращается к свободной воле, к чувствам человека. Она всегда говорит о том, какие, с позиции нравственности, желания, чувства хороши, а какие – нехороши (любить – хорошо, жалеть – хорошо …ревновать – нехорошо, желать смерти – нехорошо …). Она указывает человеку, какие из его желаний нравственность считает хорошими, а какие – нехорошими, неправильными. Она обращена к чувствам человека, воспитывает его нравы и, по определению А.Куницына, составляет нравоучение.
Вторая составляющая обращается к разуму человека. Она говорит о том, что человек должен делать, а что – не должен. Она указывает человеку, какие из его действий нравственность считает хорошими, правильными, а какие нехорошими, неправильными и называется правоучением. “Нравоучение склоняет людей к добродетели, право – к справедливости”, – говорил А.Куницын. Если бы еще нам, людям, точно знать или хотя бы договориться, что есть справедливость!
Из сказанного выше можно сделать вывод о том, что нравственность претендует регулировать и внутреннее состояние, и внешнее поведение человека, в то время как П регулирует исключительно его внешнее поведение. Содержанием нравственности является добродетель, а содержанием П – исключительно внешняя свобода лица, его действия.
Таким образом, сферы П и нравственности в значительной мере пересекаются, но, вместе с тем, имеют и несовпадающие области.
Касаясь вопросов сущности П, мы вынуждены уделять значительное место рассуждениям о нравственности. И это не случайно, так как тесная взаимосвязь (хотя и не тождественность) этих понятий очевидна. “Как добрые нравы, для того чтобы сохраниться, нуждаются в законах, точно также и законы, для того чтобы они соблюдались, нуждаются в добрых нравах”, – говорил Н.Макиавелли. Вряд ли кто-нибудь осмелится оспорить утверждение о том, что правовые институты должны служить нравственным целям, а право в целом должно быть подчинено целям добра и справедливости. Все правители, которые на протяжении многих веков были единственными источниками позитивного П, от Хаммурапи до наших дней, опирались на авторитет Бога и справедливости. “Меня, Хаммурапи, славного богобоязненного князя, для того, чтобы дать сиять справедливости в стране, чтобы погубить беззаконных и злых, чтобы сильному не притеснять слабых, чтобы я, как бог солнца, света и правосудия восходил над жителями Аккада и освещал страну, – призвали Боги неба и земли”. На Руси многие из дошедших до нас памятников П так и назывались – “правды”. Если П в том виде, в котором оно существует сейчас, не вполне соответствует этим целям, то возникает категорическое требование устранить такое несоответствие. Так или иначе “право” должно стать “правдой” – в этом заключается его главная историческая задача. На протяжении всей своей истории человечество именно так и понимало эту задачу.
Когда мы рассуждаем о соотношении П и нравственности, мы можем сравнивать П одной страны с П другой, нравственность в одной стране с нравственностью в другой, но мы не можем сравнивать П одного общества с нравственностью другого. Для сравнения и выявления закономерных связей этих двух понятий мы всегда должны рассматривать их применительно к одному и тому же обществу, иначе нам трудно будет избежать парадоксальной ситуации, при которой, например, П России придется соотносить с нравственностью каннибалов Новой Гвинеи.
Итак, проанализировав совместно понятия нравственности и П, мы вынуждены признать, что ни П не является элементом нравственности, ни нравственность не является элементом П. Оба эти понятия имеют общую, пересекающуюся область определения, но оба они имеют (могут иметь) и самостоятельные области. Когда-нибудь, когда П станет абсолютно нравственным (если, конечно, это когда-нибудь случится), оно станет элементом нравственности, но даже в этом случае нравственность, как более широкое понятие, не станет элементом П.
Таким образом, нравственность является самостоятельным понятием, и мы правомерно не включили её в качестве элемента в наше определение П.
Следующим “подозрительным” элементом с точки зрения возможной несоразмерности нашего определения, является закон в самом широком понимании этого термина, как любая писаная норма, санкционированная властью. То, что П и закон являются родственными понятиями еще более очевидно, чем в отношении П и нравственности. Наша задача определить, не является ли П элементом закона, не являются ли П и закон тождественными понятиями и не является ли закон элементом П наряду с другими элементами.
Мнение о том, что закон это и есть П, достаточно распространено и могло бы быть верным, если бы не было никаких других форм проявления П. Таких форм, которые при помощи норм предоставляли и ограничивали бы внешнюю свободу отдельных лиц. (Заметим попутно, что если бы это мнение было верным, тогда абсолютно прав был бы Я.П.Козельский, который требовал называть соответствующую науку не юриспруденцией, а легиспруденцией.) Однако, такие формы есть.
Исторически наиболее древней формой проявления П стали обычаи, складывавшиеся в тех или иных человеческих сообществах. Эти обычаи складывались сами собой, в результате многократного повторения схожих ситуаций. Причем обязательность их соблюдения опиралась на авторитет конкретной общественной среды, а отсутствие государственной власти в общепризнанном сегодня понимании этого термина не препятствовало людям подчиняться известным им нормам, закрепленным в обычаях. Еще в XIII веке Г.Брактон дал обычаю такое определение: “Обычай же – это то, что иногда исполняется как закон в тех местностях, где он утвердился вследствие долгого пользования и соблюдается подобно закону, потому что длительное пользование и обычай имеют не меньшую силу (чем закон)”. Наука знает много примеров, когда члены сообществ, лишенных писаных законов, все же подчинялись конкретным правовым нормам, которые сложились сами собой и приобрели значение П, закрепившись в виде обычая.
“Сами собой” – только в том смысле, что у таких обычаев, в отличие от установлений позитивного П, никогда невозможно установить авторства. Но это не означает, что у таких обычаев не было никакой причины для их возникновения. Напротив, согласно учению Пухты, одного из видных представителей исторической школы, в основе юридического обычая лежит не бездушный автоматизм привычки, но полное смысла “народное убеждение” или чувство внутренней необходимости – по учению основателя этой школы – Савиньи. Историческая школа всегда настаивала на разумном существе юридического обычая. В этом есть определенный смысл, поскольку обязательность правил, закрепившихся в виде обычая, обусловливается тем, что они в течение более или менее продолжительного времени выражали преобладающие представления организованной группы людей о должном и не должном. На низших ступенях исторического развития все нормы П вообще возникали и закреплялись именно таким образом, так как П начало существовать значительно раньше, чем образовалось государство в современном понимании этого термина, то есть раньше, чем возникла формальная власть. Более того, сама власть в качестве постоянного учреждения обязана своим образованием в том числе и обычаю, то есть привычке людей повиноваться тому или иному вождю. Да и не только на первобытных ступенях развития культуры, – у цивилизованных народов точно также существует много правил, получивших значение П не в силу предписания законодателя, а в силу долговременного и единообразного применения, иначе говоря, в силу обычая.
В глубоком средневековье, когда в Европе было множество “королей”, от них требовалось не издавать законы, то есть творить нормы П, а охранять обычаи, то есть обеспечивать исполнение уже существующих и закреплённых в обычаях норм. Им, этим средневековым “королям”, вообще было весьма затруднительно (если вообще возможно) вводить какие-либо перемены до того, как потребность в таких переменах сформируется и созреет в недрах общества. Именно здесь, в этой исторической памяти, коренится представление о том, что П должно лишь следовать за изменениями в общественном сознании. Представление о том, что законодатель (в частности, король) может выступать единоличным творцом правовых норм, стало проявляться на территории средневековой Европы только в Х-ХI веках и довольно быстро превратилось в “очевидную истину”. Представление о том, что короли сами творят законы и потому они выше законов, а за свои действия они несут ответственность только перед Богом, устойчиво продолжало бытовать ещё и несколькими столетиями позже.
Каждый народ и даже каждая компактно проживающая группа людей имеет большое количество разнообразных обычаев. Все ли эти обычаи составляют содержание П? Очевидно – нет. Вряд ли к обычаям, составляющим содержание П, можно отнести обычай снимать головной убор при входе в помещение. Или обычай креститься во время грозы. Или обычай надевать белый галстук к фраку и черный – к смокингу. Человек, поступающий иначе, чем предписывают перечисленные и подобные им обычаи, не является нарушителем чьего-либо права.
Но есть и другие обычаи, хотя и не поддерживаемые, а иногда даже осуждаемые государственной властью, но, тем не менее, содержащие в себе правовые нормы. Таковы, например, обычай защиты чести на дуэли, обычай начала рыбной ловли или охоты не ранее определенного времени, обычай кровной мести и т.п. При этом совершенно неважно, почему государство не поддерживает своей нормой такой обычай – потому ли, что считает его слишком незначительным или потому, что считаем его вредным. Важно другое – такой обычай предоставляет и ограничивает свободу действий людей.
Обычное право весьма эффективно при регулировании отношений в малых социумах или в узких сферах деятельности. С увеличением ареала социума или расширением сферы деятельности эффективность обычного П падает. Причина такого падения – нарастание различий в условиях жизни или условиях деятельности и, как следствие, потеря единообразия восприятия теми, на кого распространяется тот или иной обычай.
С развитием цивилизации количество норм обычного П постоянно сокращается отчасти потому, что они поглощаются государственными нормами, отчасти потому, что отмирают сами обычаи. В большинстве современных развитых государств на долю обычая выпадает скромная роль – заполнение пробелов законодательства. Но сегодняшняя скромность этой роли в теоретическом смысле не может перечеркнуть существования такой формы П. Более того, законодатель, понимая неразрешимость задачи охватить все сферы жизнедеятельности, все сферы внешней свободы, по возможности, закрепляет П на существование обычая. Так, например, Гражданский Кодекс РФ (статья 5) закрепляет обычай делового оборота в качестве подлежащей применению нормы П, хоть он и не сформулирован в законодательстве.
Итак, мы определили, что П включает в себя как минимум два элемента: закон и обычай. Следовательно, П не является ни элементом закона, ни тождественным ему понятием. Оба эти элемента, закон и обычай, как предоставляющие и ограничивающие внешнюю свободу, очевидно относятся к П. Но и ими перечень элементов П не исчерпывается.
И обычай, и закон весьма инерционные формы П. Для того, чтобы норма закрепилась в виде обычая, ситуация, описываемая им, должна многократно повториться. Для того, чтобы норма закрепилась в виде закона, орган, имеющий на это право, должен осмыслить необходимость появления нормы, сформулировать ее и принять по установленной процедуре. И для того, и для другого необходимо довольно много времени. Между тем, жизнь постоянно ставит перед людьми проблемы, для разрешения которых пока нет ни обычая, ни закона. Но проблемы не могут ждать их появления. И не ждут. Такие проблемы находят свое разрешение в суде. По существующему общему теоретическому принципу, суд не может уклоняться от разрешения спора по причине отсутствия соответствующего случаю закона или обычая. Суд обязан вынести решение, несмотря на все пробелы в законодательстве. Что он и делает. В таких случаях суд разрешает дело на основании правовых начал, общих принципов, не нашедших прямого выражения в законодательстве.
Еще один теоретический принцип требует, чтобы все однородные дела разрешались на основании одних и тех же правил. Поэтому разрешение отдельного дела в суде при отсутствии соответствующего случаю положения в законодательстве устанавливает прецедент, то есть общую правовую норму для всех последующих аналогичных случаев. Таким образом, суд не только применяет закон, но и создает новые нормы П, причем как в дополнение к закону, так и взамен него. Судебный прецедент предоставляет и ограничивает внешнюю свободу лиц, как непосредственно участвовавших в данном судебном деле, так и неопределённого круга лиц, которые могут попасть в аналогичную ситуацию в будущем. Несмотря на то, что в некоторых странах (например, в Англии) судебный прецедент официально признается источником права, а в других странах (например, в Германии или России) не признается, фактически судебный прецедент везде является самостоятельным элементом П. Таким образом, правовые нормы создаются ещё и путём прецедентов.
Итак, в процессе нашего анализа мы обнаружили, как минимум, три самостоятельные формы П: закон, обычай и прецедент, которые посредством норм так или иначе регулируют объем внешней свободы отдельных лиц. Для подтверждения правильности нашего утверждения о том, что П и закон не тождественные понятия, нам уже достаточно, что таких элементов П больше одного. Некоторые авторы (и, в частности, Л.И.Петражицкий) насчитывают таких элементов до полутора десятков. Сколько бы ни было форм выражения П, то есть различных видов правовых норм, содержанием их, предметом, о котором они будут что-либо утверждать – разрешать или запрещать, – всегда, во всех случаях будут элементы внешней свободы человека (лица, ассоциации, учреждения, органа, словом, тех субъектов права, кому адресована соответствующая норма).
Наш анализ адекватности определения П будет неполным до тех пор, пока мы не включим в него также и понятие естественного права.
На протяжении тысячелетий люди спорят о том, коренится ли П в самой природе вещей, в вечном и неизменном порядке мироздания или же оно представляет собой результат произвольного соглашения людей, возникшего на определенном этапе исторического развития.
Корни первой точки зрения можно проследить вплоть до Древней Греции, где Сократ, а затем Платон и Аристотель утверждали, что наряду с законами, созданными людьми, существуют вечные, неписаные законы (????? ???????), вложенные в сердца людей самим божественным разумом. Эти идеи были подхвачены и развиты стоиками, ключевой идеей в учении которых была идея существования всеобщего и всемирного закона, составляющего разумное начало и в природе вообще, и в человеческой природе, в частности. К XVIII веку такое представление сложилось в естественную школу П, основатель которой Гуго Гроций считал, что законы естественного П коренятся в самой природе разума, а потому имеют такое же вечное, незыблемое значение, как и сам разум, и даже Бог не может отменить или изменить их. Как Бог не может сделать, чтобы дважды два равнялось пяти, точно так же он не может сделать, чтобы правда стала неправдой, чтобы нормы естественного П перестали быть П.
Естественная школа провозгласила естественные, прирожденные права человека в качестве части естественного П. Наиболее ярким и последовательным пропагандистом естественной школы был Ж.Ж.Руссо. Сопоставляя в своих работах провозглашенные нормы естественного П с окружающей действительностью, закрепленной в современных ему законах, он пришел к полному и всестороннему осуждению последних. Он рассматривал всё современное и предшествовавшее законодательство как проявление человеческого неразумия, эгоизма и произвола. Такое отношение к законам оправдывало неповиновение им.
Прямо противоположной точки зрения придерживались представители исторической школы П, корни которой можно обнаружить еще у софистов Древней Греции. Бурное развитие эта школа получила в начале XIX века как реакция на Великую французскую революцию, которая питалась идеями естественной школы П. Представители исторической школы, начиная с Савиньи, доказывали, что законодательство вовсе не есть произвольное установление людей, искусственное изобретение законодателя и не вечное веление природы (Бога). Оно представляет собой закономерный результат постепенного процесса исторического развития. “Всюду, где только возникает вопрос об юридическом отношении, соответствующее ему правило оказывается уже существующим и не нуждается в придумывании”, – говорил П.И.Новгородцев. По учению исторической школы никакого вечного, универсального П не существует. Подобный исключительно исторический взгляд на П и отрицательное отношение к П естественному преимущественно сохранилось в правовой науке и до наших дней.
А между тем, категорическое противопоставление этих школ является в значительной степени надуманным, “исторически сложившимся” результатом их неприязненного многовекового взаимодействия, их борьбы по принципу “кто – кого”.
Трудно оспаривать тезис исторической школы о том, что П (законодательство) со временем изменяется, развивается. Но историческая школа оставляет в стороне вопрос о том, что является причиной его развития? Откуда и в каком направлении оно развивается? Для исторической школы очевидно, что если в какой-то момент времени в какой-то географической точке законодательство развилось в какую-то конкретную форму, именно это законодательство и есть “Право”. Опорами П являются природа и воля общества, поэтому законодателям и юристам надлежит лишь выяснить суть сложившихся законов и указать, как они должны применяться в конкретных случаях. “Если рабство утверждено положительным правом, то оно лучше, чем свобода”, – говорил П.И.Новгородцев. “Все действительное – разумно”.
Но не всякий разум готов с этим согласиться. Аргументы Руссо близки и понятны каждому нормальному человеку. “Человек рождается свободным; между тем, мы видим его повсюду в оковах”. “Значит, так надо”,- отвечает историческая школа. Трудно ожидать от закованного человека, чтобы он с этим согласился! “Человек должен быть раскован”,- вопиет естественная школа. “А если тебя не расковывают, немедленно раскуйся сам!”. В этих “так надо” и “немедленно” заключаются главные ошибки обеих школ и именно здесь они не могут быть примирены. Да это и не нужно.
Если мы признаем, что, с одной стороны, историческое развитие П не должно быть произвольным, что оно имеет определённое направление развития, а с другой стороны, это развитие не может не быть постепенным, противоречия практически снимаются.
Действующее П далеко не всегда соответствует требованиям добра и справедливости и нередко находится в полном противоречии с ними. А это значит, что естественное П звучит как призыв к усовершенствованию. Но призыва мало. Естественное П просто обязано задавать направление такого усовершенствования. Для этого направление развития должно быть четко сформулировано.
Естественное право выступает в качестве идеала, к которому должно стремиться право действующее на пути его исторического развития.
Очевидно, что ничто, кроме человеческого разума, не в состоянии определить и сформулировать такой идеал. “Право называется естественным, поскольку оно излагает законы, выводимые из природы разума человеческого”, – говорил А.Куницын. Для достижения такого идеала естественное П должно задавать характеристики внешней свободе по её объему и содержанию, а также определять требования к нормам, которые ее предоставляют и ограничивают. Гуманизм готов задать идеал П.
Несколько слов нужно сказать еще и о содержании П – внешней свободе – как о ценности. В ряду других важных ценностных категорий, таких как слава, честь, долг, патриотизм, справедливость и т.д., свобода на протяжении всей человеческой истории занимала в сознании общества второстепенное место. Не стала свобода человека – основа гуманизма – доминантой общественного сознания и сегодня. Такому положению вещей есть закономерное объяснение. Идея свободы противоположна идее общины, а ведь общество – единственный способ жизни людей. Человеку не просто осознать себя элементом Общества – Человечества. На протяжении многих веков в качестве общества выступали племя, род, деревня, а затем город (не путать с современными мегаполисами). Жизнь каждого человека зависела от такого общества абсолютно. В отрыве от такого общества человек просто не мог выжить. И он это понимал или хотя бы чувствовал. Это ощущение зависимости ещё больше усиливала семья, внутрисемейные отношения. Но перед ужасным лицом внешнего мира человек воспринимал такое положение вещей как справедливое. Только растворившись внутри семьи, рода, деревенской, городской общины, человек мог ощутить хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне, хоть какую-то безопасность от внешней агрессии. В те поры человеку было не до гуманизма – быть бы живу. Защита именно того, в чем можно раствориться – вот высшая честь и слава для любого человека. “Ты рожден не для себя и не для меня, но для отечества ”, – говорит Цицерон. Мы и Они, Мы (хорошие), противостоящие всяческим Им (плохим уже потому, что это не мы) – вот питательная почва для «патриотизма». Высшая доблесть – погибнуть, защищая именно этот порядок вещей.
Означает ли сказанное попытку унизить или оскорбить всех наших предков и некоторых современников? Вовсе нет. Враждебная внешняя среда – объективная реальность, с которой нельзя не считаться. Э.Фаге вообще считал, что “общество представляет собой лигу защиты от внешних врагов – реально существующих, угрожающих или возможных”. Но здесь необходимо сделать два замечания.
Во-первых, вот уже более полувека, как эта объективная реальность перестала быть фатальной в рамках всего человечества и для нашей страны в частности. Со времени первого применения ядерного оружия большинство населения нашей планеты живет без ощущения того, что в их дом придет завоеватель, который лишит их свободы. Остаётся ощущение опасности уничтожения всех вместе. Но это совсем другая опасность и она должна преодолеваться не с позиции “Мы и Они”. Никакие “Они” не смогут воспользоваться “плодами” осуществления такой опасности. Эта опасность может быть преодолена только с позиции понимания того, что есть только МЫ – то есть и Мы, и Они вместе. Опасность уничтожения мира может быть преодолена только НАШИМИ совместными усилиями. Сегодня все зависит только от Нашего сознания, от Нашего разума, от Нашей способности организовать сосуществование.
Во-вторых, перечисленные ценности – слава, честь, доблесть, патриотизм, справедливость и т.д. не являются ценностями в буквальном значении этого слова. Их нельзя взвешивать, сравнивать, оценивать, они не могут быть положены в основу логически строгой системы сосуществования. В этом смысле в них отсутствует какое-либо правовое содержание. Такой основой может стать только внешняя свобода. Не внутренняя свобода, как это представлялось Гегелю – “Почвой права является … воля, которая свободна” и по-прежнему представляется некоторым современным авторам – “Право – это форма свободы людей, то есть свобода их воли”, а именно и только свобода внешняя.
Сто лет назад Е.Н Трубецкой, указав глубокую сущностную связь между П и внешней свободой, сделал великое дело, которое на протяжении целого столетия оставалось и остаётся почти незамеченным.
Само по себе определение П через свободу еще не преодолевает главного недостатка других определений П – невозможности отграничить правый закон от неправого. Но в отличие от тех, других, такое определение П – через внешнюю свободу – даёт нам гуманистический алгоритм решения этой задачи. Согласно этому алгоритму нужно правильно определить те принципы, по которым внешнюю свободу должно предоставлять и должно ограничивать. И тогда, проверяя закон на соответствие или несоответствие таким принципам, мы всегда сможем определить, является ли конкретный закон (норма) правым или неправым, соответствует или не соответствует он тому идеалу, тому естественному П, которое мы признаём и одобряем. Короче, отвечает ли он нашим представлениям о добре и справедливости.
Гуманизм готов сформулировать такой идеал:
каждому должен быть предоставлен максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом свободы каждого другого.
Существует только одна причина, позволяющая ограничивать свободу человека – это требование по обеспечению свободы других людей, следовательно, любой закон (норма), ограничивающий свободу человека не для обеспечения свободы других людей, является законом (нормой) не правовым. Излишне говорить, что ни одна правовая система сегодня не может выдержать проверку на соответствие этому принципу, главным образом потому, что этот принцип пока не воспринимается обществом как обязательный.
ПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО – государство, правовая система которого предоставляет каждому гражданину максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом внешней свободы каждого другого.
Примерно такой же идеал, как демократия, представляет собой и ещё одна расхожая характеристика – правовое государство. Сегодня не существует не только общепризнанного, но даже сколь-нибудь удовлетворительного определения этого понятия, что совершенно естественно, поскольку основой такого определения должно быть правильное понимание самого права. Для нас словочетание “правовое государство” в значительной степени идиоматическое. Гуманистическое определение права не позволяет от существительного “право” образовывать прилагательное “правовой”. Однако, определив право как внешнюю свободу, мы открыли путь решения и этой задачи – определение понятия, обозначенного термином «правовое государство».
Ближайшим родом для понятия “правовое государство”, безусловно является понятие “государство” вообще, объём которого составляют все мыслимые варианты государств. Для отграничения именно ПГ от всех других государств, мы должны обратиться к определению права: право – это внешняя свобода, предоставленная и ограниченная нормой. Очевидно, что в любом государстве внешняя свобода предоставляется и ограничивается каким-либо образом, то есть если подходить не идиоматически, а буквально, любое государство является правовым. И именно из этой ловушки пока не удавалось выбраться тем, кто писал на эту тему. Следовательно, именно здесь, в области предоставления и ограничения внешней свободы и должен находиться признак, по которому и нужно отграничивать именно “правовое государство” от всякого другого. Определив для себя, что “правовое государство” есть нечто, безусловно, положительное, и вспомнив о гуманистическом идеале, согласно которому каждому человеку должен быть предоставлен максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом каждого другого, к которому должно стремиться действующее право на пути его исторического развития, мы и получили наше определение.
Таким образом, “правовое государство” – это такой же идеал, как и демократия. И так же, как и демократия, этот идеал пока ещё нигде не был воплощён на практике. В разных странах существуют разные степени приближения к этому идеальному состоянию.
Государства всегда были и ещё очень долго будут очень и очень разными. Но мы верим, что они и дальше пусть медленно, но верно будут продвигаться к состоянию государств правовых и, следовательно, гуманистических.
ПРАВОВОЙ АКТ – письменный документ, содержащий повеление.
<< назад К оглавлению
ПРАВООТНОШЕНИЯ - это отношения, возникающие между наделяемым, ограничивающим и обеспечивающим субъектами в процессе осуществления конкретного элемента внешней свободы.
Исходя из определения права, норма как элемент правовой системы жестко связана с конкретным элементом права, элементом внешней свободы. Элемент внешней свободы, предоставленный какому-либо субъекту, ограничивает внешнюю свободу (задает правила поведения – в принятой сегодня терминологии) не одного, а сразу нескольких субъектов (групп субъектов).
Прежде всего, это сам субъект, наделенный данным элементом внешней свободы. Ни одним элементом внешней свободы никто не может быть наделен абсолютно, даже правом на жизнь, следовательно, и субъект, которому внешняя свобода предоставляется (назовем его – “наделяемый субъект”), должен быть ограничен пределами, внутри которых он может этой свободой пользоваться.
Наделяемый субъект – субъект (субъекты), которому данная норма предоставляет конкретный элемент внешней свободы.
Во-вторых, это все те субъекты, кто теоретически может посягнуть на предоставляемый наделяемому субъекту элемент внешней свободы. Их внешняя свобода на нарушение предоставляемого другому элемента внешней свободы также должна быть ограничена, то есть они должны быть обязаны соблюдать, не нарушать предоставленную внешнюю свободу наделяемого субъекта.
Ограничиваемый субъект – субъект (субъекты), который имеет принципиальную возможность нарушить предоставляемый данной нормой элемент внешней свободы и которому это нарушение запрещается.
В-третьих, это все лица и органы, задачей которых является обеспечение элемента внешней свободы, предоставляемой наделяемому субъекту. В отличие от предыдущих субъектов, ограничение внешней свободы которых выражается в запрете, ограничение внешней свободы обеспечивающих субъектов выражается в обязывании их совершать определенные действия.
Обеспечивающий субъект – субъект (субъекты), которому данной нормой вменяется в обязанность обеспечивать предоставленный ею элемент внешней свободы.
Исходя из вышесказанного, в П всегда участвуют три и только три группы субъектов: наделяемые, ограничиваемые и обеспечивающие. Такое структурирование участников П, прямо вытекающее из нашего понимания нормы, значительно облегчает и понимание сути П. Каждый из субъектов может вступать в П с любым другим субъектом.
Наделяемый субъект вступает в П с ограничиваемым субъектом, когда тот совершает попытку покуситься на предоставленный элемент внешней свободы, и обеспечивающим субъектом, когда тот действует или бездействует в процессе (или после) нарушения элемента внешней свободы наделяемого субъекта.
Ограничиваемый субъект вступает в П с наделяемым субъектом, когда пытается покуситься на предоставленный тому элемент внешней свободы, и обеспечивающим субъектом, когда тот пытается предотвратить его покушение на элемент внешней свободы, предоставленный наделяемому субъекту, или совершить установленные действия, когда предотвратить покушение не удалось.
Обеспечивающий субъект вступает в П с ограничиваемым субъектом, когда пытается предотвратить его покушение на элемент внешней свободы наделяемого субъекта, или совершить установленные действия, когда предотвратить покушение не удалось, и с наделяемым субъектом, когда действует или бездействует в процессе нарушения внешней свободы наделяемого субъекта.
ПРЕДОСТАВЛЕНИЕ внешней свободы состоит из ее провозглашения и обеспечения возможности ее осуществления.
Всякая норма и, в частности, ее элемент – диспозиция описывает предоставление и ограничение внешней свободы. Не менее важным, чем принцип ограничения внешней свободы, является и принцип, в соответствии с которым внешняя свобода должна предоставляться. Для формулирования этого принципа, нам прежде всего нужно обратить внимание на то, что все люди имеют равные права на внешнюю свободу. Казалось бы, достаточно всю наличную свободу поделить поровну между всеми людьми (тут мы должны извиниться за столь абстрактное умозрительное предложение) – и проблема решена. Увы, ввиду абсолютной нематериальности предмета деления из этого ничего не получится. Конкретный человек не сможет сохранить свой “кусок пирога” в неприкосновенности. В силу склонности людей нарушать границы чужой внешней свободы всегда найдутся охотники посягнуть на него. И, поскольку разнообразие “начинок пирога”, то есть конкретных проявлений внешней сободы едва ли не безгранично, число ситуаций, в которых человек не сможет сам воспрепятствовать такому посягательству, весьма велико, вследствие чего словесное формулирование правил такого деления практически невозможно. Но и это еще не все. Поскольку свобода – не пирог, провозгласить конкретный ее элемент, конкретное право совершенно недостаточно. Что стоит провозглашенное право на жизнь, если всегда может найтись (и находятся!) кто-то, кто эту жизнь захочет отнять.
Но начинается предоставление именно с провозглашения. Всякий элемент внешней свободы имеет своего антипода, свою противоположность. Провозглашая что-либо в качестве элемента внешней свободы, мы одновременно отказываем в этом высоком звании праву-антиподу. Антагонизм прав есть всегда: курящий – не курящий, убийца – жертва, врач – больной… Рассмотрим это на примере с курением. Провозглашая право не дышать дымом, мы одновременно отказываем в праве курить в присутствии других людей. Внешней свободы курить в таком случае просто нет. В этом смысл провозглашения. Провозглашая какое-то право, мы говорим, что противоположное ему право правом не является. Если есть право не дышать дымом, то нет права курить в присутствии других людей.
Все начинается с провозглашения. Провозглашая право курить, Вы автоматически отнимаете право дышать свежим воздухом. Не возможность, т.к. Вы можете не появляться в тех местах, где курят. Но это Ваша забота. Вы лишаетесь права требовать, чтобы воздух не портили. Так сейчас дело и обстоит.
Провозглашая право дышать свежим воздухом, Вы автоматически отнимаете право курить. Не возможность, т.к. Вы можете курить там, где никого нет. Но найти такое место – Ваша забота. Вы лишаетесь права требовать, чтобы Вам не мешали курить.
Таким образом, равноправие начинается с провозглашения права, с правильного провозглашения права.
Если право провозглашено в виде: «Каждый человек в любом месте на территории страны имеет право не подвергаться воздействию табачного дыма», – ни один человек не имеет права создавать табачный дым в том месте, где могут законно появиться другие люди.
Теперь рассмотрим пример с образованием.
Рассмотрим, например, такой вариант провозглашения права на среднее образование:
1. Все дети имеют право на среднее школьное образование.
2. Каждому ребенку должен быть предоставлен доступ к среднему образованию такого качества, которое соответствуют его природным способностям.
3. Каждому ребенку должна быть предоставлена возможность ходить в бесплатную школу.
Очевидно, что при трех разных вариантах провозглашения дети могут рассчитывать на совершенно разные варианты предоставления. Пока даже независимо от качества обеспечения.
Первый вариант самый неконкретный. При таком варианте провозглашения можно построить самые разные системы народного образования. При таком провозглашении обеспечить нужно только одно – каждому ребенку место за партой в какой-нибудь школе. Даже если родителей заставят за это место платить.
Второй вариант требует от обеспечивающих, чтобы тем, кто не может или не хочет платить было предоставлено место за партой. Качество обучения при этом никак не гарантируется. Дети богатых родителей при таком провозглашении будут получать лучшее образование по сравнению с бедняками.
При третьем варианте провозглашения дети также будут получать разное по качеству образование, но уже в зависимости не от содержания кошелька, а от содержания головы.
Не будем настаивать на том, что этот вариант идеальный. Дети родителей, у которых есть средства и которые хотят их потратить на образование детей, не могут воспользоваться лучшими, не бесплатными, не ограниченными по оплате школами. У них нет такого права точно так же, как у них нет права курить в общественном месте. Такое провозглашение права не означает, что все проблемы оказываются разрешенными. Вовсе нет. Просто они переходят в другую плоскость, они перемещаются из «кармана» в «голову». И их все равно нужно решать. Однако, этот вариант провозглашения, безусловно, больше соответствует статье 26 ВДПЧ, в которой сказано, что образование должно быть общедоступным «на основе способностей каждого». Очевидно, что все три варианта провозглашения (а их может быть и больше) требуют разных способов и принципов обеспечения. Трудности в их обеспечении существенно различаются.
Формальное (юридическое, «провозглашенное») равноправие легче обеспечить, если исключить из рассмотрения качественный уровень образования. Во всем «цивилизованном» мире так и поступают. Лицемерие процветает. Достаточно «правильно» провозгласить то или иное право, и у граждан нет законного основания возмущаться, ведь вашему ребенку предоставили право ходить в бесплатную среднюю школу. А другого права у вас и нет. А то, что бесплатная средняя школа на всю оставшуюся жизнь как клеймо, как непреодолимый шлагбаум будет препятствовать человеку заниматься значительным перечнем видов деятельности, это нормально и вслух об этом политкорректные люди не говорят.
Совокупность (система) норм должна эффективно препятствовать нарушению прав одного субъекта действиями другого. В значительной степени эффективность такого воспрепятствования зависит от качества диспозиции каждой нормы правовой системы.
Формулируя наш принцип предоставления внешней свободы, мы должны отдавать себе отчет в том, что не существует ни одного права или свободы, например, из тех, что приведены во Всеобщей декларации прав человека, которое можно было бы обеспечить абсолютно. Ни одного! Даже право на жизнь. И не потому, что существует смертная казнь, а потому, что защитить человека, например, от преднамеренного убийства практически невозможно. Но стремиться к этому нужно. Единственный способ решения этой задачи – разрешить самому человеку в ситуации, когда его жизни угрожает реальная опасность (гипотеза), защищать ее вплоть до лишения жизни покушающегося. И не только ему, а еще и специально подготовленным и предназначенным для этого другим людям (милиционерам, полицейским и т.п.). Но это означает, что покушающемуся на чужую жизнь в момент покушения мы в праве на жизнь отказываем, то есть ограничиваем его право на жизнь! Всё сказанное выше можно (и нужно!) прописать значительно более подробно, во всех мыслимых и немыслимых деталях, обложить ситуацию необходимым и достаточным числом условий и ограничений, иначе говоря, предпослать диспозии качественную гипотезу. И это – правильно, но теоретически это ничего не меняет. Гуманизм совершенно сознательно допускает и считает это правильным, что в определенной ситуации человек правомерно может быть лишен жизни, и это не является покушением на его право на жизнь.
Теперь, если вернуться к аллегории пирога с начинкой под названием “право на жизнь”, оказывается, что этот пирог не может быть весь без остатка поделен между всеми людьми. Каждому должен быть недодан кусочек, соответствующий праву других людей лишить его жизни в случае, если он сам попытается кого-то убить. Но этот недоданный кусочек (остаток) должен быть как можно меньше, то есть это единственное в данном примере условие – защита жизни другого человека (людей) – должно быть описано как только можно более подробно и точно. Тогда каждому достанется максимально большой кусок свободы, хотя и чуть-чуть меньший, чем в случае, когда пирог делился бы без остатка. Именно каждому и равный со всеми другими. Без этого “чуть-чуть” для некоторых (многих) осталось бы только провозглашение, то есть “халва, халва!”. Если этого не сделать, то есть провозгласить право на жизнь абсолютным, мы создадим парадоксальную ситуацию, при которой правопослушный человек, то есть тот, кто признаёт и соблюдает абсолютное право на жизнь любого другого, становится и абсолютно беззащитным перед любым правонепослушным, готовым проигнорировать его, правопослушного, право на жизнь. При таком порядке вещей убийца сможет вести себя в обществе, как хорек в курятнике. Кстати, при таком подходе принцип “подставь другую щеку”, может быть, вообще и красив, но точно неправилен, не гуманистичен.
Теперь после всех этих разъяснений мы можем сформулировать принцип предоставления внешней свободы -
Каждому должен быть предоставлен максимум внешней свободы, совместимый с таким же максимумом свободы каждого другого.
Именно так гуманизм понимает справедливость .
Если рассмотреть достаточно длительный исторический период, любой будет вынужден признать, что общественное сознание развивается именно в этом направлении, хотя, конечно же, не прямолинейно, с отступлениями, с огромными зигзагами, но именно в направлении предоставления все большей и большей внешней свободы все большему и большему числу людей. Не блага, как это утверждают И.Бентам и его последователи, а именно внешней свободы. “Отчего в Европе рабство гражданское изгладилось? Оттого, что по разрушении Рима все почти государства утвердились на правах политической свободы. Таков был разум феодальных установлений, вредных по многим отношениям, но весьма полезных для будущего раскрытия свободы”, – говорил М.Н.Сперанский.
И это не случайно. Как показал Ф.А.Хайек, именно всё возрастающая свобода индивида позволили всему населению обеспечить самому себе больший рост своей численности и соответствующий рост производства средств обеспечения жизни этого умножающегося населения.
Даже древние рабовладельческие (!) демократии позволяли достичь большего процветания, чем такие же рабовладельческие тирании, и именно потому, что в них было больше предоставлено свободы. Ныне же мы усваиваем результаты колоссального эксперимента, который убедительно свидетельствует о непригодности “закрытой” системы, системы принудительного управления людьми даже для материального обеспечения их жизни.
Итак, гуманизм требует, чтобы при предоставлении внешней свободы любому человеку (каждому, всем) должны быть выполнены следующие условия:
- каждый элемент права (на жизнь, на свободу, на собственность и т.п.), должен быть провозглашён;
- при провозглашении каждого элемента права должно быть определено, что его обладателем является каждый гражданин;
- должно быть провозглашено, что каждый гражданин является обладателем этого элемента права точно в такой же мере, как и любой другой гражданин;
- должны быть предусмотрены меры, при помощи которых этот элемент права будет обеспечиваться, в том числе, санкции за нарушение;
- должны быть сформулированы все причины, по которым это не достижимо;
- должно быть формулировано где, в чем и на сколько мы сознательно отступаем от абсолютного равноправия;
- должно быть проведено свободное и открытое обсуждение в обществе с целью достижения консенсуса (конвенции);
- максимально возможно подробно и точно (с аргументированными ссылками на необходимость обеспечения внешней свободы других людей) должны быть описаны те условия, при которых провозглашённый элемент права ограничивается для каждого гражданина и в какой мере происходит это ограничение;
- мера ограничения элемента права должна быть минимальной, такой маленькой, как это только достижимо при современных его предоставлению условиях.
Все это может быть сделано только в нормах, их гипотезах, диспозициях и санкциях.
Мы рассмотрели только один пример – с возможным правомерным сокращением права на жизнь. Таких примеров можно привести куда больше. В каждом таком примере обязательно будет присутствовать “условие”, при котором конкретный элемент внешней свободы может (должен) становиться “чуть-чуть” меньше. Абсолютно, совершенно недопустимо, чтобы это условие создавалось непосредственно в момент уменьшения элемента внешней свободы. В нашем примере – в момент лишения жизни покушающегося. Например, человек в людном месте кричит: “Да я вас всех сейчас замочу!”. Полицейский его убивает, посчитав, что присутствующим грозила реальная опасность, и это убийство впоследствии признается правомерным, хотя до этого события никакая норма в своей гипотезе не предусматривала правомерного лишения жизни человека, что бы он ни кричал, то есть условие “за угрозу можно лишиться жизни” было создано непосредственно в момент лишения жизни. Очевидно, что все такие условия должны быть максимально точно и подробно прописаны заранее. Любые действия, ограничивающие внешнюю свободу человека, только тогда можно считать правомерными, когда они опираются на заранее разработанную норму, о существовании которой может узнать любой.
Задача санкции обеспечить эффективность действия нормы в целом. Важным элементом предоставления и ограничения является наложение обязанностей по соблюдению ограничения предоставленной внешней свободы теми субъектами, которые могут повлиять на предоставленную внешнюю свободу. Все субъекты, взаимодействующие в процессе реализации нормы, должны иметь возможность точно знать, что предоставлено, при каких условиях и что будет в случае нарушения предоставленного.
ПРОИЗВОЛ - конкретное ограничение внешней свободы одного субъекта со стороны другого субъекта, не направленное на обеспечение возможности осуществления равного с другими людьми права человека, либо не принятое субъектом на себя самостоятельно и добровольно.
В окружающей нас жизни нам хорошо знакома ситуация, когда внешняя свобода человека ограничивается извне не только требованиями обеспечения внешней свободы других людей. К сожалению, даже статьи и параграфы законов (правовых актов) нередко представляют собой именно П. “Произвол, будь то во имя одного или во имя многих, преследует человека на всех дорогах, ведущих к его покою и счастью”, – говорил Б.Констан. Именно П один из самых главных врагов гуманизма, именно с П гуманизм ведет непримиримую борьбу, именно большое количество П в обществе показывает, что гуманизма в таком обществе мало.
САНКЦИЯ – элемент нормы, описывающий исходящие от обеспечивающего субъекта негативные для нарушителя внешней свободы, предоставляемой этой нормой, последствия, наступающие в результате ее нарушения.
Кроме двух других обязательных элементов нормы – гипотезы и диспозиции, у каждой нормы обязательно должен быть и ее третий элемент – санкция, задача которой обеспечить эффективность действия первых двух элементов и нормы в целом. Задача нормы предоставлять и ограничивать внешнюю свободу. Важным элементом такого предоставления и ограничения является наложение обязанностей по соблюдению ограничения внешней свободы теми субъектами, которые могут повлиять на предоставленную внешнюю свободу. Однако, обязанность – такая неприятная вещь, исполнять которую добровольно хочется не всем и не всегда. А нам нужно, чтобы она исполнялась всеми и всегда.
В качестве “стимула” по соблюдению такой обязанности с незапамятных времен применяется С.
Каждый, кто знакомится с нормой, возлагающей на него ту или иную обязанность, должен иметь возможность ясно и четко понять, что произойдет, если он эту обязанность нарушит.
Гипотеза и диспозиция присутствуют в каждой норме позитивного права, даже если это на первый взгляд и незаметно. А вот С обеспечивается далеко не каждая норма позитивного права. Это совершенно недопустимая ситуация. Именно это является важной причиной того, что законодательство оказывается неэффективным. Норма без С мертва. Иными словами, не подкрепленная С норма – не норма.
Всякая норма должна содержать санкцию за нарушение провозглашенной ею внешней свободы. Там, где нет С, обычно царит главный враг гуманизма – произвол.
У Гераклита, философа, интуитивно чувствовавшего, предвосхищавшего многое из того, что мы сегодня считаем очевидным, банальным, мы встречаем такое выражение: “Солнце не переступает положенных границ, ибо если оно <преступит> должные сроки, его разыщут Эринии, <союзницы Правды>”. Даже Солнце, по мнению Гераклита, ходит по небу не просто потому, что таков порядок, а еще и потому, что за нарушение порядка и Солнцу полагается наказание, С.
Ограничение чьей-либо внешней свободы – это почти всегда конфликт. Тем более, когда речь идет о применении С. Ограничивающий и ограничиваемый должны иметь инструмент для разрешения конфликта между ними. Таким инструментом и является норма. От её качества зависит не только справедливое разрешение конкретного конфликта, но и, в значительной степени, предотвращение его возникновения. Если норма плохо сформулирована, если гипотеза или диспозиция изложены так, что не обеспечивают абсолютно однозначного их толкования, допускают возможность различного прочтения изложенного в них текста, обе стороны конфликта могут совершенно добросовестно и искренне считать нарушительницей именно противную сторону. Что задумывал или хотел сделать законодатель, когда творил норму, после её опубликования уже не имеет значения. Значение имеет не тот “дух”, который он хотел воплотить в законе, а только то, что у него получилось в результате. “Нет ничего опаснее общепринятой аксиомы, что следует руководствоваться духом закона. Это всё равно, что уничтожить плотину, сдерживающую бурный поток произвольных мнений”. Таким образом, применение С при отсутствии качественных гипотезы и диспозиции прямой путь к произволу.
СОВЕСТЬ – способность человека понимать, когда его поступок нарушает его моральные правила поведения.
Такой способностью обладают все люди. В этом смысле бессовестных людей не бывает. Вместе с тем, такая отрицательная характеристика конкретного человека иногда представляется нам вполне оправданной. Почему так получается? По двум разным причинам.
Во-первых, мы путаем «понимание» и «поведение». Довольно часто люди, несмотря на ясное понимание того обстоятельства, что они нарушают ту или иную его собственную моральную норму, тем не менее, это делают. Исходя из нашего определения, бессовестный это тот, кто не способен понимать, что он делает не так, как надо.
Достаточно вспомнить голубого воришку из романа «Двенадцать стульев». Понимает, но делает. Более того, нередко люди декларируют свои моральные нормы. И когда поведение конкретного человека расходится с его собственными декларациями, другие люди считают себя вправе дать такому человеку известную характеристику. Вместе с тем, такая ситуация вовсе не обязательно соответствует нашему определению, а только в том случае, когда декларация человека не является пустой декларацией, когда она действительно соответствует его собственной моральной норме. А так бывает далеко не всегда.
Во-вторых, людям очень хочется, чтобы другие соблюдали их, а не какие-то свои моральные нормы. Каждому кажется, и это вполне естественно, что именно его моральные нормы самые лучшие, самые совершенные. Когда же другие люди поступают как-то иначе, не в соответствии с моральными нормами конкретного человека, ему это не нравится и он склонен тех, кто не соблюдает «самые совершенные» его моральные нормы считать бессовестными или бесстыжими.
СТЫД – способность человека понимать, когда его поступок нарушает нравственные правила поведения того общества, той группы людей, в которой он живет.
Такой способностью обладают все люди. В этом смысле бесстыжих людей не бывает. Вместе с тем, такая характеристика конкретного человека иногда представляется нам вполне оправданной. Почему так получается? По двум разным причинам.
Во-первых, мы путаем «понимание» и «поведение». Довольно часто люди, несмотря на ясное понимание того обстоятельства, что они нарушают ту или иную нравственную норму, тем не менее, это делают.
Во-вторых, человек может нарушать нравственную норму, воспринимаемую окружающими именно как норму, даже не представляя того, что он эту норму нарушает. Это обычно случается тогда, когда человек оказывается в обществе новом для него, непривычном, в таком обществе, внутри которого существуют другие нравственные нормы, не принятые в том обществе, в котором этот человек вырос. Именно в такой ситуации окружающие думают или говорят : «как ему не стыдно!». А ему не стыдно именно потому, что он не понимает, что он должен стыдиться.
УПРАВЛЕНИЕ – это деятельность, направленная на уменьшение расхождения между целью и фактическим состоянием вещей и людей.
Термин “управление” не определён даже признанным теоретиком управления Н.Винером.
Как говаривал небезызвестный Воланд: “Чтобы чем-нибудь управлять, надо же иметь какой-то план (цель – С.Е.) ну, хоть на смехотворно короткий срок, лет, скажем, в тысячу”.
Таким образом, У без цели невозможно, без цели пропадает сам смысл У. Только наличие цели даёт нам возможность измерять и результат (качество) У как величину расхождения между существующим состоянием и целью. Следовательно, и текущее состояние, и конечное состояние – цель должны быть измеряемы.
В принципе можно сделать еще один важный вывод – хорошо бы, чтобы целей было не больше одной. Как только мы допускаем наличие двух и более целей у субъекта управления, сразу же появляется опасность вступления их в противоречие, в конфликт, а это, в свою очередь, дает возможность объектам управления играть на таких противоречиях, дает им возможность преследовать собственные цели.
У это деятельность. Для того, чтобы управлять, нужно совершать хоть какие-то действия, осуществлять воздействие на людей и вещи. Такое воздействие не обязательно должно быть прямым, косвенное воздействие подчас бывает эффективнее.
УПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВОМ - властные действия одних субъектов политической власти в отношении других ее субъектов (объектов управления), приводящие к достижению цели государства.
“Государство управляет …” – словосочетание, которое, на первый взгляд, не вызывает никаких вопросов, кажется совершенно понятным, кем управляет государство. У Наполеона, который говорил: «Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны, а управляемые – то, что хотят», не было по этому поводу никаких сомнений. Похоже, очень и очень многие готовы признать себя управляемыми.
С тех пор, как Г.Спенсер неосторожно, используя “грубые аналогии” в качестве “строительных лесов” для строительства “стройного здания социологических выводов”, ввел понятие социального организма, все правительства подхватили эту идею и стали называть себя не иначе как мозгом нации. “Такого рода правительство представляет собой некоего полубога, управляющего нацией подобно тому, как мозг управляет телом. Ему все позволено в силу того, что все, что не принадлежит к его сфере, является материей, если и не грубой, то, по крайней мере, бесчувственной и не мыслящей”, – говорил Фаге. Бесчувственная и не мыслящая материя – это мы – люди. А раз так, значит именно нами – людьми государству и надлежит управлять. Так ли это?
Когда говорят об управлении государством, понимаемым как комплекс (система), состоящий из общества, территории и органов власти, сущность управления просто не осознаётся. Как говаривал небезызвестный Воланд: “Чтобы чем-нибудь управлять, надо же иметь какой-то план (цель – С.Е.) ну, хоть на смехотворно короткий срок, лет, скажем, в тысячу”. При понимании государства как совокупности общества, территории и власти совершенно ясно, что это просто невозможно: цель (план) даже для общества (не говоря уже о территории?) никем вполне адекватно выражена быть не может. Таким образом, УГ в этом смысле (население, территория, власть) также невозможно.
Зато вполне возможно управление инструментом – государством. У такого государства – инструмента есть цель – обеспечение безопасности граждан.
При гуманистическом понимании безопасности оказывается, что для всякого её элемента (безопасность телесная – жизни и здоровья, экономическая, безопасность от невежества, от старческой беспомощности и т.д.), уровень обеспечения так понимаемой безопасности в каждом случае может быть почти что измерен.
Это даёт нам возможность измерять и результат (качество) управления как величину расхождения между существующим состоянием и целью – количеством конкретного элемента безопасности.
Плохая полиция не обеспечивает необходимой телесной безопасности, недоступность медицины и школы – увеличивает опасность здоровью и опасность невежества и т.д.
Стало быть, УГ предполагает такое воздействие на составляющие его – государства – органы и лица, которое повышало бы безопасность граждан, или, во всяком случае, поддерживало её на достигнутом уровне, несмотря на различные внешние возмущения. Становится понятно, что отношения между государством и обществом по принципу “пастырь – паства” не являются обоснованными. Люди вообще не являются объектами управления со стороны государства.
Объектами управления могут являться только сами элементы государства, то есть органы и лица, составляющие его структуру, а также механизм управления – то есть способы, алгоритмы действия органов и лиц, составляющих государство. Механизм – это система норм, определяющая структуру, а также права–обязанности органов и лиц государства.
Важнейший элемент УГ это формирование его органов. Для гуманизма очевиден сегодня общепризнанный и зафиксированный в ст. 3 действующей Конституции РФ принцип о том, что единственным источником власти является народ. Народ для гуманизма это совокупность равноправных граждан. Поэтому каждый гражданин имеет равные с другими права по УГ в том числе в процессе формирования его органов. Обеспечить такое равноправие возможно только в процессе формирования коллегиальных, то есть представительных органов. Структура и основное распределение полномочий между властными органами должно осуществляться в Конституции, также принимаемой народом на референдуме. Уже из этого понятно, кто является главным управленцем при УГ.
Распространенная и активно пропагандируемая точка зрения говорит о том, что именно государство наделяет человека правами в том объеме, в котором оно – государство – считает нужным, и именно в этом состоит один из элементов его управления. Достаточно бросить взгляд на историю человечества и мы увидим тому массу примеров. Со времён Великой хартии идёт спор о том, как понимать слово свобода – как привилегию, “полученную из рук короля (государства)” или, сообразно общепризнанным обычаям, как свободу от насилия, от посягательств на жизнь, на имущество. Одно с другим несовместимо. Свобода, понимаемая как благо, данное королевской властью, соответствует отношениям высшего и низшего. Свобода в духе гуманизма есть равенство свободных. Свобода равных не совмещается со свободой неравных.
Да что там история, одна из передовых стран мира – Канада (и не только она) получила свою Конституцию дарованной из рук монарха. Да, практика именно такова.
Такова антигуманистическая практика. Говоря о гуманизме, мы можем говорить о нем, к сожалению, пока в основном как о должном, а не как о сущем.
ЦЕЛЬ – предвидимое, желаемое и осуществимое состояние вещей и людей, достигаемое субъектом с помощью средств.
Субъект – обладатель внешней свободы – лицо (в том числе человек) или орган.
Средства – вещи, действия с которыми, и люди, действия которых, приводят к достижению Ц.
Человек живет не только своим внутренним миром. Человек взаимодействует и с миром окружающим. То, о чем человек решил, что это для него “хорошо”, может быть связано с каким-либо действием: пойти, взять, съесть и т.п. Нам необходимо как-то охарактеризовать возможные действия человека по достижению им того “хорошо”, которое он сам для себя определил. Необходимо установить – есть ли, должны ли быть какие-либо принципиальные препятствия на пути достижения человеком его “хорошо”. Другими словами, хорошо ли он поступает, пытаясь достичь любой Ц. Может быть, некоторые Ц допустимы только в сослагательном наклонении: хорошо бы, чтобы я стал очень богатым (получил наследство, выиграл в лотерею, нашел случайно клад и т.п.), но вот действовать в этом направлении, сознательно стремиться к достижению такой (или каких-то других) Ц неправильно, нельзя, недопустимо? Может быть, есть такие Ц, никак не ущемляющие других людей, которые по своей внутренней природе таковы, что сознательное стремление к их достижению неправильно (день и ночь трудиться, забыв о своем духовном развитии; день и ночь копать землю в поисках клада, забросив семью и т.п.)? Может быть, вообще, есть Ц хорошие и Ц плохие? Может быть, есть жизнь хорошая (правильная) и жизнь плохая (неправильная)? И, несмотря на то, что каждый человек хочет жить хорошо так, как он сам себе это представляет, не ко всякой хорошей жизни его стремление правомерно? Может быть, вопрос о хорошей жизни (жизни героя, великого ученого, первопроходца, великого писателя, морального авторитета и т.п.) или плохой жизни (жизни мещанина, стяжателя, обывателя и т.п.) имеет не только нравственный, но и правовой аспект? Этот вопрос требует ответа. Однако, отнесение этого вопроса к области сущего или должного не так однозначно. Гуманизм отвечает на этот вопрос следующим образом:
Стремление каждого человека к хорошей жизни правомерно (оправдано).
Даже если это утверждение не относится к области сущего, а относится к области должного, мы принимаем его совершенно осознанно потому, что нас не устраивает ни одна из возможных его альтернатив.
Первая альтернатива связана со словом “каждого”. Мы не можем согласиться с тем, что только некоторые (кто?) вправе стремиться к хорошей жизни, как они её себе представляют, а остальные – нет. Мы не можем никому отказать в этом праве, ведь гуманизм требует от нас безусловного признания равноправия.
Вторая альтернатива связана с тем, всякое или не всякое желание допустимо. Мы считаем, что каждый человек вправе стремиться к достижению любой Ц в полном соответствии с тем, что только сам человек решает, что для него хорошо. Конечно, эти стремления не могут быть безграничными. Они могут быть ограничены столь же оправданными стремлениями других людей и их собственными Ц.
Третья альтернатива вовсе отказывает человеку в стремлении к хорошей жизни. Вряд ли найдется желающий отстаивать такую альтернативу.
Таким образом, для нас такой выбор из всех возможных альтернатив – очевиден. Может показаться, что наш выбор в совокупности с утверждением о том, что только сам человек решает, что для него хорошо, только сам ставит себе Ц, не заключает в себе ничего нового, выглядит совершенно банально, а между тем, он представляет собой резкое противоречие с теми фактами, которые даёт нам как история, так и окружающая нас современная действительность. Все общества, от древних до современных, всегда стремились подчинить отдельного человека своим представлениям о личном благе, а само личное благо – благу общественному. Навязать человеку свою Ц, причём такое подчинение осуществляется не только через общественное мнение, но и через посредство законов, что с нашей точки зрения ещё более недопустимо. “Так как все изменения, совершающиеся в существующих порядках, обнаруживают тяготение к усилению общества и к ослаблению индивидуума, то чрезмерное усиление власти общества над индивидуумом представляется нам не таким злом, которое обещало бы со временем прекратиться само собой, а напротив, это такое зло, которое всё более и более растёт”. Эти строки, написанные Д.С.Миллем полтора века назад, нисколько не утратили своей актуальности и сегодня.
Цель жизни – высшая цель, к которой стремится человек.
Человек всегда к чему-нибудь стремится: добраться до работы, вкусно поесть, выучить иностранный язык, не поскользнуться на улице и т.п. Но это примеры Ц локальных, возможно, промежуточных. Понятно, что это не те Ц, которые мы готовы назвать высшими. Высших Ц не может быть так много. Хотя и не обязательно она должна быть одна. Для кого-то – это прожить как можно дольше. Для кого-то – это стать нобелевским лауреатом, или чемпионом мира по шахматам, или космонавтом. Для кого-то вырастить детей, посадить дерево и построить дом. Но вот правы ли они, признавая эти Ц высшими Ц своей жизни? Нам, гуманистам, представляется, что правы.
Обо всем этом не нужно было бы говорить, если бы иные мнения не были так распространены. Есть очень много людей (сейчас их около 2 млрд. человек), которые искренне считают, что каждому человеку еще при его рождении задана Ц – прожить свою земную жизнь так, чтобы после её завершения, в вечности, оказаться в привилегированном положении по отношению к тем, кто этой Ц жизни пренебрежет. Есть много людей (сейчас их около 1 млрд. человек), которые искренне считают, что каждому человеку еще при его рождении задана Ц – прожить свою очередную жизнь так, чтобы в следующей земной жизни занять более высокую ступень. Есть люди, которые считают, что Ц жизни каждого человека является служение другим людям. Есть еще много других вариантов “высшего” целеполагания, принятого разными группами людей. У них есть одно общее – люди, придерживающиеся любой подобной точки зрения, считают, что принятая ими высшая Ц является единственно правильной, достойной и поэтому высшей не только для них самих, но и для всех других людей. При этом они считают свое стремление к достижению высшей Ц оправданием (любых) своих действий. Это не значит, что любые действия таких людей антигуманистичны. Вовсе нет. Большая часть таких действий вполне гуманистична. Большая, но не все. Достаточно вспомнить костры инквизиции.
Более того, исходя из своих высших Ц, их носители склонны требовать определенных действий от других людей, опять-таки ссылаясь на величие Ц, независимо от того, разделяют ли эти Ц те люди, от которых они требуют определенных действий.
Мы считаем, что подобные явления должны быть в явном виде выведены за рамки допустимого. Гуманизм допускает только такую трактовку допустимого:
никто не вправе определять человеку Ц его жизни, которой он обязан следовать.
В этом утверждении дополнительного разъяснения требует термин “никто”. В данном контексте “никто” означает: никакой другой человек; никакая группа людей сколь угодно большой численности; никакое иное (высшее) существо ни непосредственно, ни через своего представителя (оракула, пророка, мессию и т.п.). Если это существо обращается к человеку непосредственно, то это, с нашей точки зрения, должно быть равносильно тому, что он сам решит, что для него хорошо, поскольку именно сам человек должен будет решить, что ему делать с таким обращением. Другое дело, что никто не вправе ссылаться на такое обращение, заставляя других людей исполнять ставшую ему известной волю такого существа, при полной свободе убеждать других людей принять предлагаемую им Ц жизни. Это не означает также, что какая-то группа людей добровольным решением каждого члена этой группы не вправе принять общую для каждого члена группы Ц жизни. Это не означает, что любой человек не вправе добровольно присоединиться к любой, провозглашенной кем-либо Ц жизни. Оба эти варианта вполне возможны постольку, поскольку они не противоречат свободному решению человека. Но только при безусловно свободном, добровольном решении. Любое недобровольное решение человека гуманизмом не признается.
Архиерейским собором русской православной церкви утверждены «Основы учения Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека», далее – Основы. В последнем абзаце этого документа к его обсуждению приглашены иные христианские церкви и объединения, другие религиозные общества, государственные органы и общественные круги различных стран, международные организации.
Гуманистическая идея прав и свобод человека, безусловно, есть величайшее достижение мировой цивилизации. Столетия, сквозь косность и мракобесие, она постепенно пробивает себе дорогу в общественную практику. Это происходило и происходит очень медленно, с большим трудом, но к двадцать первому веку идея прав человека уже овладела значительной частью общественного сознания. Это обстоятельство следует оценивать как безусловно положительное. И нисколько не удивляет, что в мире есть люди, воспринимающие эту гуманистическую тенденцию как вызов. Да, это вызов многовековой традиции, в которой человек всегда был не носителем прав, а вместилищем обязанностей. Традиции, в которой перед лицом церкви, государства, хозяина, мужа… он был червь, прах, существо ничтожное, недостойное. Конечно же, многим из тех, кому многовековая традиция позволяла помыкать Человеком, этот вызов не нравится, им бы хотелось повернуть вспять колесо Истории. Особенно в этом преуспевают государственные и церковные чиновники. И это понятно, так как государство и церковь в течение многих веков, с разных сторон, но одинаково активно, покушаются на право человека жить собственным умом.
Пожалуй, открыто выступать против идеи прав и свобод человека сегодня уже никто не решится. Но и терпеть далее этот «разгул прав и свобод» мочи нет. Что же делать? Способов много. Один из них – усовершенствовать. «В современном мире значительное распространение получило убеждение, что институт прав человека сам по себе может наилучшим образом способствовать развитию человеческой личности и организации общества», – сказано в самом начале Основ. Само построение фразы иезуитски точно настраивает читателя на то, что это убеждение ложно, ошибочно. И тут же собор присваивает себе право «оценить теорию прав человека». Ну что ж, оценивать имеет право кто угодно и что угодно. Однако, оценивая что-то, правильно было бы четко указать, что именно ценитель собирается оценивать. При прочтении текста Основ складывается впечатление, что его авторы оценивают что-то им чудящееся, а не принятую мировым сообществом теорию прав человека.
Мы знаем, что изложение идеи прав человека имеет наивысшее свое достижение, свой канонический текст – Всеобщую Декларацию Прав Человека. Здесь мы исходим именно из этого текста. Статья первая Декларации гласит:
«Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства».
Остальные 29 статей только развивают и конкретизируют то, что заключено в первой статье. А заключена в ней простая мысль –
все люди имеют равные права, они равноправны.
К сожалению, это не закон природы, подобный силе гравитации, – это не сущее, а должное. Так должно быть, но пока еще так нет нигде. Две сотни государств, уже подписавшие эту декларацию, приняли это в качестве задачи, к выполнению которой они обязались стремиться, путем просвещения и образования содействовать уважению и обеспечению всех перечисленных в Декларации прав и свобод. Но пока все государства решают эту задачу плохо. Какие-то лучше, какие-то хуже, но все – плохо. И это не удивительно, ведь во всех странах есть люди, которые считают себя «равнее» остальных. Обычно именно эти люди имеют возможность влиять на функционирование государства. Некоторые их них открыто называют себя консерваторами, то есть теми, кто хотел бы законсервировать достигнутый в их стране уровень неравноправия, но чаще они в этом не признаются. Православная церковь оправдывает свой консерватизм идеей Бога.
Идея о том, что все люди имеют равные права, идея равноправия – действительно, универсальная идея. Она не нуждается ни в чем для своего оправдания или подкрепления. Достаточно принять эту идею и все общественное устройство вырастает из нее «как простая гамма». Равенство в правах не вытекает из достоинства, как бы его ни трактовать. «Все люди равны в своем достоинстве и правах». И в достоинстве, и в правах. Так говорит Декларация, а все остальное – от лукавого.
Совсем не случайно в названии своих Основ собор внес слово «достоинство». «Базовым понятием, на которое опирается теория прав человека, является понятие человеческого достоинства», – сказано в Основах и с этим трудно не согласится. Именно по тому, что все люди равнодостойны – они и равноправны. Декларация не останавливается на этом обстоятельстве подробнее, как на совершенно очевидном.
В теории прав человека это равенство в достоинстве и правах – аксиома. Это утверждение принимается в теории без доказательства. В рамках этой теории оно не может быть доказано и не требует доказывания, как аксиома о параллельных прямых в теории Евклида. Не нуждается эта аксиома и в подпорке в виде божественного происхождения человека. Она справедлива в рамках этой теории и в случае, если бог в происхождении человека участвовал, и если он не участвовал в этом процессе. Именно поэтому теория прав человека может быть принята любым человеком, независимо от его отношения к религии. Именно в этой особенности ценность этой теории.
Вместе с тем, люди ведут себя в жизни по-разному. Другие люди вправе давать оценку поведения каждого человека. В частности, другие люди могут оценить поведение отдельного человека как достойное или как недостойное. При этом такая оценка не имеет отношение к тому достоинству, о котором говорится в Декларации. Отожествление достойного поведения человека с его достоинством, которое может быть унижено другими людьми, очевидная подмена понятий. Для чего же нужна эта подмена? «Согласно нравственной традиции, сохранения человеком богоданного достоинства и возрастания в нем обусловлено жизнью в соответствии с нравственными нормами, ибо эти нормы выражают первозданную, а значит истинную природу человека, не омраченную грехом. Поэтому между достоинством человека и нравственностью существует прямая связь». Итак, если человек поступает не достаточно нравственно, его достоинство (помним о подмене) уменьшается и следовательно, прав и свобод у него становится меньше. При таком подходе от равенства в достоинстве и правах не остается камня на камне. Теория прав человека выхолащивается. В ней не остается ничего гуманистического. Ради этого все и затевалось.
«Между достоинством человека и нравственностью существует прямая связь».
Нравственность явление общественное. Давайте вглядимся в него внимательнее.
Нравственность, безусловно, связана с пониманием того, какое поведение человека считать правильным, а какое – неправильным. Нравственность имеет две принципиально разные составляющие: имеющую правовое содержание (не убий, не укради) и составляющую не имеющую правового содержания (чти отца и мать). Для составляющей, имеющей правовое содержание, гуманистическая концепция равноправия – четкий критерий различения правильного и неправильного поведения. Если человек не нарушает таких же как и у него прав других людей, не нарушает добровольно принятых на себя обязательств и платит налоги на содержание государства, право, а следовательно и государство, не может предъявить человеку никаких претензий.
Вторая составляющая никак не связана с государством. Она функционирует в обществе без участия государства. Если кто-то недостаточно почитает своих отца и мать, общество вправе выразить ему свое порицание. С этим человеком можно не здороваться, не разговаривать, иным способом выражать ему своё неодобрение. Такое общественное порицание может оказаться очень сильным средством. Но для этого в обществе должно быть ясное и четкое понимание того, что правильно и что не правильно. Нравственность – это неписанные правила поведения, которые большинство какой-либо группы людей считают правильным. Любой группы – населения страны, приверженцев религии, людей принадлежащих к определенному классу или группе и т.п. Утверждения о том, что язык нравственных норм понятен каждому и нравственность – едина и неделима – глубокое заблуждение (если не обман). Нравственности бояр и смердов, полинезийцев и русских, библиотекарей и моряков – разные. Возможно, когда-нибудь через столетия под влиянием глобализации эти нравственные различия и выровняются (правда, в это трудно поверить), но сейчас и всегда раньше это было именно так. Отсюда, кстати, вытекает, что нравственность не постоянна и по времени.
РПЦ очень хочется навязать свою нравственность всем остальным. И здесь еще одно кардинальное расхождение между сторонниками равноправия и участниками Собора. Мы, сторонники равноправия считаем, что участники Собора, а также христиане, мусульмане и любые иные общности людей вправе в общении между собой придерживаться любых правил поведения, не имеющих правового содержания, то есть не касающихся других людей, не входящих в конкретную общность. А участники Собора хотят навязать всем остальным людям именно те правила, которые им кажутся правильными. Гуманистическая идея равноправия уже пустила достаточно глубокие корни и это позволяет надеяться, что какой-то группе людей уже не удастся навязать свою нравственность всем остальным.
«Признавая ценность свободы выбора, церковь утверждает, что таковая неизбежно исчезает, когда выбор делается в пользу зла». Понятие зла в Основах не определено. Это не удивительно, ведь церковь только начала рассуждать о правах и свободах. Пройдет время и церковь, возможно, сформулирует хотя бы для себя это понятие. Хотя вряд ли, из всего контекста Основ можно сделать вывод о том, что зло для РПЦ то, что церковь назовет злом. И с такой субъективностью критерия она вряд ли захочет расстаться.
В теории прав человека объективный критерий давно сформулирован: зло все то, что нарушает равноправие любого человека.
«Не являясь божественным установлением, права человека не должны вступать в конфликт с откровением божьим». Подобных перлов по тексту Основ разбросано довольно много. Обобщая, их можно сформулировать примерно так: Теория прав человека не имеет права на самостоятельное существование – там, где она согласуется с «положениями христианского учения», так и быть, пусть существуют, там же, где не согласуются, теория прав человека применению не подлежит; во всяком случае, в отношении членов христианской церкви.
На это гуманизм может сказать одно – руки прочь!
Концепция прав и свобод человека, безусловно, первична по отношению к любой церковной жизни. Уже хотя бы потому, что включает в себя свободу совести, свободу исповедовать свою религию или убеждения, как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком, в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных обрядов (ст. 18 Декларации). Концепция равноправия шире любой церковной жизни и она действительно не дает ей абсолютной свободы. Везде, где церковная жизнь вступает в противоречие с правами человека, церковная жизнь должна быть ограничена. Каким бы мотивом не руководствовались служители церкви, никакое нарушение прав человека не допустимо. Даже если они говорят, что это бог велел им сжечь еретика, для того, чтобы его бессмертная душа не попала в ад, такое сжигание заблудшего тела должно быть предотвращено, а если предотвратить не удалось – наказано. Никакая воля божья не стоит не только человеческой жизни, но не может оправдать даже и более мелкого нарушения прав человека.
Казалось бы, сегодня в XXI веке церковь уже должна знать свое место. Казалось бы, секуляризм окончательно победил в цивилизованном мире и, в частности, в России. Ан нет. Церковь снова, как и в средние века, хочет порулить всем обществом,
а не только своими членами.
ЭТИКА – совокупность зафиксированных правил поведения, соблюдение которых их автор считает обязательным для всех.
Смысл этого понятия не может быть понят вне совокупности – мораль, нравственность, этика. Все три эти понятия являются видами одного рода – правила поведения. По причине очевидности слово «людей» мы здесь опускаем.
Правила поведения бывают разными, поэтому правильно было бы попытаться их систематизировать. Первый принцип систематизации – разделение их на «сущее» и «должное». Мораль и нравственность – это такие правила поведения, которые люди действительно считают правильными. Они, по крайней мере, хотели бы их соблюдать и ясно понимают, когда кто-то или они сами их нарушают. В сознании людей-носителей этих конкретных моральных или нравственных правил поведения эти правила присутствуют, существуют там объективно. Поэтому правильно было бы отнести моральные и нравственные правила к сущему.
Этические правила разрабатывает кто-то один или небольшая группа людей. При этом изначально эти правила разрабатываются не для себя, не только для себя, но и как образец, требование, направленное значительно большему числу людей. Такая внешняя, миссонерская направленность Э противопоставляет ее морали и нравственности, делает ее должным, а не сущим. Для того, чтобы требование можно было предъявить другим людям, это требование – этические правила поведения – должны быть обязательно зафиксированы на скрижалях, в моральном кодексе строителя коммунизма (Спиноза) и т.п.
Таким образом, в отличие от правил моральных или нравственных этические правила обязательно должны быть записаны и это является еще одним существенным их различием.
Нельзя не сказать и о соблюдении правил поведения. Моральные, нравственные и этические правила поведения не всегда совпадают. В таких случаях человек встает перед выбором – как же ему поступить, какое (какие) из правил поведения нарушить. Здесь нужно констатировать, что моральные принципы люди нарушают реже, чем нравственные или этические, если, конечно, нравственные или этические правила не имеют правовой составляющей, то есть за их нарушение государством не предусмотрена санкция.